Великая армия Наполеона в Бородинском сражении
Шрифт:
Подготовка плана «Барбаросса» заставила гитлеровское командование обратить пристальное внимание на военные аспекты кампании Наполеона в 1812 г. Г. Блюментрит, начальник штаба 4-й армии, наступавшей в 1941 г. на Москву, вспоминал, как накануне войны немецкие офицеры изучали русскую кампанию Наполеона: «Места боев Великой армии Наполеона были нанесены на наши карты, мы знали, что вскоре пойдем по следам Наполеона» [199] . Немцы осознавали, что «все войны, которые вела Россия, были жестокими и кровопролитными… Наполеон считал Бородинское сражение самым кровопролитным из всех своих боев» [200] . Изучение событий 1812 г. показало необходимость разгромить русские армии западнее Днепра и Западной Двины. «Если они смогут, – писал Блюментрит о Красной армии, – отойти нетронутыми за эти водные преграды, мы столкнемся с той же проблемой, которая стояла перед Наполеоном в 1812 г.» [201] . При этом германское руководство ошибочно надеялось, что широкомасштабное использование техники позволит исключить всякую возможность повторения ситуации 1812 г. [202]
199
Блюментрит Г. Московская битва // Роковые решения. М., 1958. С. 68.
200
Там же. С. 73.
201
Там же. С. 74–75.
202
Ланес Ф. Значение прогрессивных традиций Отечественной войны 1812 г. и освободительной войны 1813 г. для антифашистского движения в Германии // Освободительная война 1813 года против наполеоновского господства. М., 1965. С. 288.
22 июня 1941 г., почти в тот же день, что и Наполеон, Германия начала военные действия против Советского Союза. «Перед глазами у меня до сих пор стоит живая картина первых недель войны, – вспоминал в 50-е гг. Блюментрит, – невыносимая жара, огромные облака желтой пыли, поднимаемой колоннами…» Как это было похоже на ту картину, которую нарисовал немец Брандт, совершавший в
203
Блюментрит Г. Указ. соч. С. 93.
204
Блюментрит Г. Указ. соч. С. 99.
205
Гудериан Г. Опыт войны с Россией // Итоги Второй мировой войны. Сб. статей. М., 1957. С. 114–116.
206
Блюментрит Г. Указ. соч. С. 66, 109.
После 1945 г. начался долгий путь преодоления немцами страшной трагедии нацистского рейха. У восточных немцев и западных это происходило по-разному. Но важной опорой в прошлом в этом преодолении и для тех и для других были события Наполеоновских войн. Историки ГДР предпринимали попытки провести параллель между предательством немецкими монархами в 1812 г., превратившими своих солдат в пушечное мясо армии Наполеона, и государственными деятелями Третьего рейха, напавшими на СССР в 1941 г. [207] Особое внимание уделялось роли, которую сыграла стойкость русских войск при Бородине для подъема национально-освободительной войны немецкого народа в 1813 г. «Без Бородина не было бы Лейпцига», – сказал крупнейший исследователь Восточной Германии Л. Штерн в 1963 г. на совместной сессии историков ГДР и СССР, посвященной 1813 г. [208] . При этом восточногерманские историки, много говоря о народном немецком патриотизме, не уделяли практически никакого внимания участию немецких воинских контингентов в походе 1812 г. О Бородине говорилось либо словами советских историков П. А. Жилина и Л. Г. Бескровного (в основополагающей для восточногерманской историографии фундаментальной «Германской истории» отмечалось, что при Бородине пало до 50 тыс. офицеров и солдат Великой армии и 40 тыс. русских, и поэтому вхождение Наполеона в Москву только со 100 тыс. солдат стало началом его стратегического поражения [209] ), либо вскользь [210] , либо вообще ничего [211] .
207
См., например: Абуш А. Ложный путь одной нации. К пониманию германской истории. М., 1962; Норден А. Народ восстал и победил // Освободительная война 1813 г… С. 5–7; и др.
208
Поход русской армии против Наполеона в 1813 г. и освобождение Германии. М., 1964. С. XII–XIII.
209
Deutsche Geschichte. Berlin, 1967. Bd. 2. S. 482.
210
Borodino // Meyers neues Lexicon. Leipzig, 1972. Bd. 2. S. 482.
211
Markov W., Helmert H. Battles of Word history. Leipzig, 1978.
В Западной Германии ситуация была иной. Хотя принято считать, будто вплоть до 1960-х гг. в Западной Германии господствовал тезис о том, что нацистская диктатура являлась разрывом с национальным прошлым, но обращение к тематике наполеоновской эпохи дает несколько иную картину. Скажем, такой влиятельный западногерманский историк, как Риттер, на протяжении 2-й половины 40-х – середины 60-х гг. неизменно проводил идею об исторической связи между гитлеровским фашизмом и тем национализмом, который был связан «с полями битвы под Лейпцигом». «Авантюристам» типа Гнейзенау, пытавшимся мобилизовать массы, Риттер противопоставлял честных солдат-профессионалов, которые при любых обстоятельствах неизменно руководствовались чувством долга [212] . «Разгулу народного духа» западногерманские историки до известной степени противопоставляли организующую и сдерживающую роль монархий [213] . Но это не было реанимацией «прусской легенды». Германия, будь то «революционная» или «прусская», не противопоставлялась Западу, а рассматривалась как его органическая часть.
212
Ritter G. Geschichte dels Bildungsmacht. Stuttgart, 1946; Idem. Staatskunst und Kriegshandwerk. M"unchen, 1954. Bd. 1; Норден А. Указ. соч. С. 2 2; Бок Г. Французская революция и немецкое освободительное движение в немецкой реакционной историографии // Там же. С. 385–389; Петряев К. Д. Мифы и действительность в «критическом пересмотре» прошлого. Очерки буржуазной историографии ФРГ. Киев, 1969; и др.
213
См., например: H"ohn R. Op. cit.
Подобно тому, как после крушения наполеоновской Франции А. де Виньи поднял вопрос о чести и достоинстве солдата, о чести и достоинстве воина заговорили после 1945 г. и немцы. Пытаясь снять с немецкого солдата ответственность за преступления Третьего рейха, западногерманские авторы обратились к более ранней истории, стремясь показать немецкую армию носителем высших моральных качеств [214] . Решению этой задачи во многом были подчинены издания, где затрагивалась тема Русского похода и Бородина [215] . Эти книги добавляли некоторые детали, но сколь бы то ни было серьезно не влияли на представления немцев о Бородине. Своеобразным отражением новой Германии, в чем-то ставшей интегрированной частью единого Запада, явился выход работ англичанина Дигби Смита, который многие годы служил в натовских структурах в Западной Германии и публиковался под немецким псевдонимом Отто фон Пивка [216] . Его взгляды на Бородино в целом вписываются в англо-американскую традицию, но отличаются большим вниманием к немецким источникам и обнаруживают теплую симпатию к немецким солдатам Великой армии.
214
См., например: Пихт В. Указ. соч.
215
Kraft H. Die W"urttemberger in den Napolionischen Kriegen. Stuttgart, 1953; Schubert F. Unter dem Doppeladler: Erinnerungen eines Deutschen im russischen Offizierdienst 1789–1814. Stuttgart, 1962; Golling E. Die Schlacht bei Borodino // Wehrwissen-schaftliche Rundschau. 1962. № 12. S. 501–517; Wesemann J. H.C. Kanonier des Kaisers. Kriegstagenbuch der Heinrich Wesemann. K"oln, 1971; Lenschrer P. Nur Wenige Kamen Zuruck 3000 Bayern mit Napoleon im Russland. Pfaffenhofen, 1980; Kersten F., Ortenburg G. Die Sachische Armee von 1763 bis 1862. Berum, 1982.
216
Pivka O. Armies of 1812. Cambridge, 1977; Idem. Armies of the Napoleonic Era. N.Y., 1979; Smith D. Borodino. Moreton-in-March, Glocestershire, 1998.
В последние десятилетия немецкие историки не опубликовали ни одной работы, которая бы могла свидетельствовать о существовании сегодня хотя бы поверхностного интереса к теме Бородина [217] .
Итак, Бородинское сражение стало для немцев важнейшим элементом коллективной памяти и коллективных представлений о прошлом. С удивительным постоянством «призрак Бородина» возрождался всякий раз, когда немецкий народ оказывался перед той или иной важной проблемой в своей истории. Витавший над полем Бородина немецкий национальный дух принимал в дальнейшем самые разнообразные формы: от «прусско-гогенцоллерновской идеи» до антизападного и антирусского национализма и прорусского социализма. Данный феномен может быть истолкован либо как вольное обращение немецких интеллектуалов и политиков с податливой массой «исторической памяти» Бородина, либо как результат многообразия сильнейших импульсов, посылаемых из прошлого немецкими солдатами Бородина своим потомкам-соотечественникам. Так или иначе, многочисленные интерпретации Бородина были связаны с осмыслением таких важнейших проблем истории, как взаимоотношения Германии и Франции, Германии и России, как место и роль Германии в формирующихся общеевропейских структурах, и с рядом других. Интерес к событиям 1812 года в германской историографии сохраняется и по сей день, хотя проявляется он и не столь интенсивно, как это было нередко ранее.
217
Полагаем, что тема 1812 года в целом немцев (как профессиональную историческую корпорацию, так и околонаучные круги) продолжает интересовать. Об этом говорит деятельность Ф. Мерле, принявшего участие в проекте Германского исторического института в Москве по изданию дневника и мемуаров Г. Фосслера (Фосслер Г. На войне под наполеоновским орлом), К. Шарфа, работающего над биографией и наследием «московского немца» А. В. Нордхофа, и
1.2.2. «Польское» Бородино
Среди многочисленных, но не всегда верных союзников Наполеона особым рвением и последовательностью в борьбе с русскими в 1812 г. отличались поляки. Это была их война, война за свободу, «вторая польская война», как назвал ее Наполеон в своем обращении при переходе Немана. Большинство поляков всерьез воспринимало тезис наполеоновской пропаганды о том, что поход 1812 г. – это поход против варварства, который закончится наступлением счастливой эпохи в истории человечества [218] . Готовясь к битве под Москвой, а затем вступая в русскую столицу, многие из поляков обращались к картинам далекого прошлого, вплетая происходившие события в ткань своей национальной истории. «Можно понять, какое испытывал я чувство при виде древней столицы царей, возбудившей во мне столько великих исторических воспоминаний, – обращался под влиянием трагических польских событий 1830–1831 гг. к своим ощущениям 1812 г. Роман Солтык, состоявший в день Бородина адъютантом генерала М. Сокольницкого. – Над ней в начале XVII столетия победоносные поляки водрузили свое знамя, и перед ним преклонялся московский народ, признав своим государем сына нашего короля. И вот их потомки, сражаясь в фалангах Наполеона, пришли во второй раз осенить ее своими победоносными орлами. Все эти победы моих соотечественников, старые и новые, сливались в одно целое в моем воображении, и я припоминал деяния Ходкевичей, Жолкевских и Сапег, заставлявших трепетать Московское царство» [219] .
218
См., например, специальную брошюру, выпущенную по этому поводу в Париже: Montgaillard G. H.M. Seconde guerre de Pologne, ou Consid'eration sur la paix publique du continent. P., 1812. В советской историографии делались попытки поставить под сомнение антирусские настроения среди поляков в 1812 г. (см., например: Абалихин Б. С. Поход русской армии в Польшу в конце 1812–1813 г.// Из истории классовой и национально-освободительной борьбы народов дореволюционной и советской России. Волгоград, 1975. С. 57–96).
219
Soltyk R. Op. cit. P. 259–260.
Стоит ли говорить, что Бородино было воспринято его польскими участниками как победа, достигнутая во многом усилиями и кровью поляков? «До Москвы известия были великолепны», – вспоминала графиня А. Потоцкая, находившаяся тогда в Варшаве. Но когда началось отступление, «отчаяние охватило всех» [220] . Рушились столь долго лелеянные надежды на то, что «вторая польская война» завершится возрождением Польского государства. Большинство поляков, современников 1812 г., упорно не хотело видеть, что вся «польская» политика Наполеона уже давно была подчинена решению исключительно военных задач, а энтузиазм и антирусские чувства поляков должны были обеспечить ему «пушечное мясо» [221] . Но вскоре трагические для поляков события Русского похода подернутся дымкой забвения, Адам Мицкевич воспоет прекрасную «весну великих битв» 1812 г., и останутся только воспоминания о чудесных надеждах на освобождение, казавшихся тогда столь реальными, особенно после разгрома русских в битве под Москвой. Эта «польская романтизация» Бородина только усилится благодаря трагическим событиям 1831 г., когда во главе польских войск окажутся герои Бородинского сражения Я. З. Скржинецкий (1786–1861), в 1812 г. капитан 16-го пехотного полка, М. Рыбинский (1784–1874), в 1812 г. подполковник 15-го пехотного полка, и многие другие, вновь встретившиеся на поле боя с русскими, тоже нередко героями Бородина (как, например, генерал И. Ф. Паскевич).
220
Потоцкая А. Мемуары графини Потоцкой. СПб., 1915. С. 217, 219. Из 74 722 человек польских войск Великого княжества Варшавского вернулось на родину лишь 6 тыс. (Новацкая М. Поляки в войне 1812 года// Военно-исторический сборник. 1913. № 1. С. 178).
221
См., например: Askenazy S. Napoleon a Polska. Warszawa, 1918. T. 1–3; История Польши. М., 1956. Т. 1; Федосова Е. И. Польский вопрос во внешней политике Первой империи во Франции. М., 1980; и др.
По сути, именно разгром польского восстания 1831 г. послужил толчком к появлению польской историографии 1812 г. В книге Станислава Богуславского, посвященной жизни Юзефа Понятовского, военного министра Великого княжества Варшавского, командира 5-го (польского) корпуса Великой армии, ставшего в 1813 г. маршалом Франции, были строки, посвященные героической борьбе поляков в Бородинском сражении [222] . Почти одновременно с тем, как А. Мицкевич создавал в 1832–1834 гг. знаменитую шляхетскую историю 1811–1812 гг. «Пан Тадеуш», Роман Солтык, польский граф, в 1812 г. командир эскадрона, состоявший при топографическом бюро Великой армии в качестве адъютанта Сокольницкого, тоже в отрыве от родины писал воспоминания о событиях Русского похода. В 1836 г. они, наконец, были изданы в Париже [223] . Собственно мемуары были существенно дополнены общеисторическими сюжетами, основанными главным образом на французских источниках и литературе. Это делало работу Солтыка первым историческим исследованием кампании 1812 г., вышедшим из-под пера поляка. Книга Солтыка отличалась явной антирусской направленностью. Несмотря, в целом, на верные подсчеты численности сторон перед Бородинским сражением (103 тыс. пехоты, 31 тыс. кавалерии и 587 орудий в Великой армии на момент переклички в Гжатске; 114 тыс. регулярных и 17 тыс. иррегулярных войск и ополченцев в русской), цифры потерь выглядели, по меньшей мере, странными: русские потеряли 50 тыс., тогда как французы и их союзники – только 18 [224] . И все же Солтык писал о результатах сражения как о недостаточно решительных. Некоторые ремарки, передававшие слова генерала Сокольницкого, который отвечал за разведку всей Великой армии и 7 сентября фактически исполнял роль координатора между Наполеоном и 5-м корпусом, заставляли читателя часть ответственности за нерешительные результаты баталии возлагать и на Понятовского. Последний, командуя корпусом, вывел его к русским позициям недостаточно быстро и тем самым не смог синхронизировать его действия с действиями основной группировки наполеоновской армии [225] . Солтык же полагал, что главная причина была в том, что русские своевременно передвинули на Старую Смоленскую дорогу корпус Н. А. Тучкова. В целом же автор не жалел красок при описании героизма поляков в сражении с «московитами». При этом раненым «московитам», писал он, после сражения была оказана медицинская помощь наравне с солдатами Великой армии. В Колоцком монастыре, утверждал Солтык, оказалось после сражения 25 тыс. русских и только 12 тыс. раненых наполеоновских солдат [226] .
222
Boguslawski S. 'Zycie ksiecia J'ozefa Poniatowskiego. Warszawa, 1831. Ряд сюжетов, касавшихся Бородина, нашел отражение в книге Дезидерия Хлаповского (1788–1879), воевавшего в 1812 г. в чине начальника эскадрона 1-го полка шеволежеров-лансьеров императорской гвардии, а в 1831 г. в чине бригадного, а затем дивизионного генерала (Chlapowski D. Lettres sur les 'ev'enements…).
223
Soltyk R. Op. cit.
224
Ibid. P. 201–202, 245–248.
225
Ibid. P. 219.
226
Ibid. P. 252. Note 1. В декабре 1840 г. генерал Рыбинский и Солтык будут присутствовать при возвращении праха Наполеона во Францию, в Париж.
Общий обзор действий польского корпуса в кампании 1812 г., кратко остановившись в том числе и на Бородинском сражении, дал в середине 1840-х гг. Л. Жельский [227] . Однако слабость документальной базы, отсутствие политических и материальных условий сдерживали в течение долгих десятилетий формирование глубокой и устойчивой историографической традиции «польского» Бородина. На протяжении 2-й половины XIX в. вышло значительное количество мемуаров поляков – участников Бородинского сражения, что позволило не только конкретизировать ряд моментов, касавшихся действий польских войск, но и наметить некоторые исключительно национальные черты польской историографии Бородина [228] . Так, Юзеф Залуский, в 1812 г. капитан 1-го полка гвардейских улан, попытался уверить читателей, что битва была совершенно выиграна и не было даже повода, ни политического, ни военного, для Наполеона использовать гвардию [229] . Несмотря на широкое использование материалов, заимствованных из французской историографии (в частности, работ Гурго, Сегюра и Тьера), книга Залуского несла на себе отпечаток польской интерпретации Бородина. Это проявилось хотя бы даже в том, что она связывала традиции «старых гусар» начала XVII в. с их потомками, воевавшими под Можайском против «москалей» [230] . Граф Станислав Наленч-Малаховский попытался уверить, что вся Бородинская битва «была битвой исключительно артиллерии и кавалерии» и что пехота просто бездействовала на своих позициях [231] .
227
Jelski L. Marsze I dzialania korpusu polskiego w kampanii moskiewskiej 1812 roku. Od Mohylewa az do ko'nca zaczepnej wojny // Pamietniki polskie / Wyd. K. Bronikowski. Paryz, 1845. T. 3. Str. 45–49.
228
Наиболее интересными для нас представляются воспоминания Ж. Залуского, в 1812 г. капитана 1-го гвардейского полка улан (Zaluski J. Wspomnienia o pulku lekkokonnym polskim Gwardyi Napoleona I. Krak'ow, 1865), И. Красинского, бригадного генерала, командира 16-й (польской) пехотной дивизии (Krasi'nski J. I. Pamietniki wojenne 1792–1812. Drezno, 1871), графа С. Наленч-Малаховского, полковника, командира 14-го (польского) кирасирского полка, боровшегося за д. Семеновское и батарею Раевского (Malachowski S. Op. cit.), Д. Хлаповского, капитана 1-го полка гвардейских улан (Chlapowski D. Pamietniki. Pozna'n, 1889; есть немецкое и французское изд. – Chlapowski D. Erinnerungen. Berlin, 1910; Chlapowski D. M'emoires sur les guerres de Napol'eon. P., 1908) и К. Колачковского, служившего в штабе 5-го корпуса (Kolaczkowski K. Wspomnienia. Krak'ow, 1898. Ksiega 1; есть русский перевод: Записки Колачковского // Варшавский военный журнал. 1899. № 2), а также известного политического и культурного деятеля Ю. У. Немцевича (Niemcewicz J. U. Pamietniki. 1811–1813. Pozna'n, 1871).
229
Zaluski J. Op. cit. Str. 261.
230
Ibid. Str. 37.
231
Malahowski S. Op. cit. Str. 108.