Великая армия Наполеона в Бородинском сражении
Шрифт:
Стремлением выделить ряд конкретных проблем в новейшем изучении Бородина и охарактеризовать степень их разрешения были отмечены публикации начала XXI в. А. В. Горбунова, Л. Л. Ивченко и монография И. А. Шеина, вышедшая в 2002 г. [283] В обобщающем историографическом труде 2013 г. А. И. Шеин дал убедительную ретроспективную картину развития отечественной историографии применительно к войне 1812 г. и Бородинскому сражению в частности. Свою работу, написанную во многом с позиций современного «научно-критического» направления, автор построил на основе такой периодизации развития исторической мысли, которая снимает жесткое разделение авторов по их социально-политической принадлежности [284] . Не менее интересна и в своем роде знаковой оказалась монография Л. Л. Ивченко «Бородинское сражение. История русской версии событий» [285] . Изучив «комплекс знаний» о битве и «источниковую базу историографических построений», автор попыталась доказать, что «решения русского командования были более взвешенными и продуманными, а действия более осмысленными, профессиональными и результативными, чем это представлено в великой легенде». Не во всем разделяя выводы Л. Л. Ивченко, мы, тем не менее, увидели в появлении ее работы явный признак перехода отечественной историографии 1812 года к тому, что принято сегодня называть «новой историографией», «интеллектуальной историей» и, до известной степени, «историей представлений» [286] .
283
Горбунов А. В. Бородинское сражение в новейшей отечественной историографии (1989–1999 гг.) // Воинский подвиг защитников Отечества: традиции, преемственность, новации. Вологда, 2000. С. 135–151; Ивченко Л. Л. Историография Бородинского сражения // Там же. С. 124–135; Ее же. Актуальные вопросы изучения Бородинского сражения в современной отечественной историографии // Бородино и Наполеоновские войны. Битвы, поля сражений, мемориалы.
284
Шеин И. А. Война 1812 года в отечественной историографии. М., 2013.
285
Ивченко Л. Л. Бородинское сражение. История русской версии событий. М., 2009.
286
Не можем не отметить в этой связи и ряд наших статей, посвященных историографии 1812 года и Бородина (Земцов В. Н. «Образ врага» в русской историографии Бородинского сражения: рождение традиции //Эпоха 1812 года. Исследования. Источники. Историография. М., 2002. С. 246–267; Земцов В. Н., Тотфалушин В. П. Историография // Отечественная война 1812 года. Энциклопедия. М., 2004. С. 309–316; Их же. Историография // Отечественная война 1812 года и освободительный поход русской армии 1813–1814 годов. Энциклопедия: В 3 т. М., 2012. Т. 2. С. 60–77), а также соответствующих разделов в монографии (Земцов В. Н. Великая армия Наполеона в Бородинском сражении. Екатеринбург, 2001. С. 7 –120; Его же. Великая армия Наполеона в Бородинском сражении. 3-е изд., испр. и доп. М., 2008. С. 7 –70). Значительный интерес представляет также кандидатская диссертация М. В. Шистерова (Шистеров М. В. Отечественная война 1812 года в зарубежной историографии. Дисс…канд. ист. наук. Екатеринбург, 2009).
Как бы ни странно это звучало, но память русских о Бородине стала складываться еще до того, как произошло сражение. После вторжения в июне 1812 г. «армии двунадесяти языков» происходившее все более и более осмысливалось русским сознанием как событие не исторического, но космологического значения, связанное с покушением на какие-то базовые, первичные духовные основания России и русскости. И решительное сражение с этой инородной, чуждой по духу опасностью должно было стать решающим для жизни и смерти всего русского. 22 августа [287] 1812 г. поручик Ф. Н. Глинка, участник великой битвы, позже ставший одним из первых историков и публицистов темы Бородина, был у вечерни в Колоцком монастыре: «Вид пылающего отечества, бегущего народа и неизвестность о собственной судьбе сильно стеснили мое сердце», – напишет он чуть позже [288] . Многие из русских офицеров, кто смог, побывали в те дни в монастырской церкви. «Есть в жизни положения, более отмечающие некоторые дни ее, – писал о днях кануна Бородина П. Х. Граббе. – Не особенною деятельностью памятны они; скорее можно, напротив, назвать их страдательными. Это какое-то отражение внешнего мира в душе вашей… Эти кризисы нравственного образования, на целую жизнь действующие» [289] .
287
Все даты этого раздела, посвященные дореволюционной отечественной историографии, даны по старому стилю.
288
Цит. по: России двинулись сыны. Записки об Отечественной войне ее участников и очевидцев. М., 1988. С. 203.
289
Там же. С. 403–404.
Этот великий духовный подъем, который пережили вначале отдельные люди, 25 августа охватил всю русскую армию, когда в середине дня по полю пронесли икону Смоленской Божьей Матери, вывезенную из пылающего города на разбитом зарядном ящике. Множество описаний мощнейшего нравственного воздействия, произведенного на русских воинов, которые оставлены нам отечественными мемуаристами, подтверждаются свидетельствами со стороны войск Наполеона [290] . Эта процессия стала ритуалом, когда каждый православный воин соотнес свое бытие и свой дух с неким первоначалом. Конкретная, осязаемая реальность становилась для него до известной степени эфемерной, воскресал мифический момент извечного. Предстоящий бой теперь воспринимался многими как некое жертвоприношение, и этот разрыв исторического времени заранее включал грядущее сражение в круг сакрализированных русских архетипов [291] . Стоит ли удивляться, что в день Бородинского сражения история увидела картину исключительного единодушия всех его участников с русской стороны [292] . Единодушие было и в ощущении победы, одержанной к концу дня над Наполеоном. Оно складывалось из того очевидного факта, что Наполеону не удалось разбить русскую армию, что он вынужден был остановить свои атаки, что русская армия продолжала держать оборону и намеревалась бороться дальше. Трудно указать с определенностью, какие обстоятельства заставили Кутузова принять решение о возобновлении боя на следующий день и насколько он сам был уверен, что это произойдет [293] . Но общее мнение, в том числе даже такого убежденного сторонника «скифской тактики», как Барклай-де-Толли, было продолжать сражение. Весть о Бородине как о победе восприняли в Москве и Петербурге [294] , об этом было объявлено и с церковных амвонов.
290
Fain A.-J.-F. Op. cit. T. 1. P. 11; Francois P. 788–789; Lejeune L.-F. M'emoires. P., 1895. P. 207; Rapp J.Op. cit. P. 199; etc.
291
См., например: Гуревич А. Я. Категории средневековой культуры. 2-е изд. М., 1984. С. 108; Успенский Б. А. История и семиотика (Восприятие времени как семиотическая проблема) // Успенский Б. А. Избранные труды. Т. 1. Семиотика истории. М., 1996. С. 9 –70.
292
См.: Предтеченский А. В. Бородинский бой и русская общественность // ЛГУ. Ученые записки. Серия исторических наук. № 19. Вып. 1. Л., 1938. С. 101–110. В оглавлении статья названа «Бородинский бой и русское общественное мнение».
293
Так, в записке, отправленной вечером 26 августа Барклаю-де-Толли, русский главнокомандующий объяснил намерение возобновить сражение тем, что «всякое отступление при теперешнем беспорядке повлечет за собою потерю всей артиллерии» (Кутузов М. И. Письма, записки. М., 1989. С. 325), но в письме Ф. В. Ростопчину того же дня об этом обстоятельстве умолчал (Там же. С. 325–326).
294
Донесение Кутузова о Бородинском сражении было получено в Петербурге в день Святого Александра Невского. Император, который узнал о сражении со слов Кутузова, слушая в день своего тезоименитства обедню в Александро-Невском монастыре, воспринял это, конечно же, не только как случайное совпадение.
Последовавшие за этим трагические события – отступление к Можайску, затем к Москве, оставление ее без боя и страшный пожар второй столицы – заставили современников отнестись к Бородинской битве как к неудаче. Многие в правительственных кругах, и прежде всего Александр I и Ростопчин, были склонны винить Кутузова, который ввел их в заблуждение, «присвоив себе победу». Позже, в 1813 г., когда неприятель был уже изгнан из России, значение Бородинского боя предстало широким общественным кругам уже в новом свете. В вышедшей в том же году в Москве анонимной книжке «Русские и Наполеон Бонапарт» говорилось о Бородине так: «Можно поздравить с победой не только знаменитое российское воинство, но и весь человеческий род. На Бородинском поле погребены дерзость, мнимая непобедимость, гордость и могущество избалованного счастливца» [295] . Из этого сложного комплекса чувств, вызванных мощным духовным подъемом, своего рода космологическим озарением национального бытия, сменой настроений и суждений о сражении в течение непосредственной борьбы с Наполеоном, и вырос удивительный феномен русской памяти о победе на Бородинском поле.
295
Цит. по: Предтеченский А. В. Бородинский бой. С. 110.
Тесным образом с этой начальной историей «русского Бородина» связан и вопрос о том, как воспринимали Наполеона и его «общеевропейскую» армию русские современники. Скажем сразу, что почти все они отдавали себе отчет в силе и могуществе Наполеона и его войск. В сентябре 1812 г. в письме великой княгине Екатерине Павловне Александр I писал, что ему приходится иметь дело с «адским противником, в котором самое ужасное злодейство соединено с выдающимся талантом» [296] . «Кто не жил во время Наполеона, – скажет позже А. И. Михайловский-Данилевский, – тот не может вообразить себе степени его нравственного могущества, действовавшего на умы современников. Имя его было известно каждому и заключало в себе какое-то безотчетное понятие о силе без всяких границ» [297] .
296
Цит. по: Казаков Н. И. Наполеон глазами его русских современников // Новая и новейшая история (далее – ННИ). 1970. № 3. С. 44–45.
297
Михайловский-Данилевский А. И. Описание Отечественной войны 1812 г. 2-е изд. СПб., 1840. Ч. 1. С. 138.
Немало русских помещиков всерьез опасались возможности освобождения крепостных этим «французским Пугачевым». Проснувшееся патриотическое одушевление народных масс вызывало сильное недоверие со стороны правящих классов, которые во что бы то ни стало стремились не допустить какого-либо идейного воздействия наполеоновской
298
См., например: Предтеченский А. В. Указ. соч. Казаков Н. И. Указ. соч. № 3. С. 31–47; № 4. С. 42–55; Сироткин В. Г. Официозная военно-политическая публицистика Франции и России в 1804–1815 гг. // Бессмертная эпопея. К 175-летию Отечественной войны 1812 г. и Освободительной войны 1813 г. в Германии. М., 1988. С. 222–243; Его же. Наполеоновская «война перьев» против России // ННИ. № 1. С. 137–152.
299
Предтеченский А. В. Отражение войн 1812–1814 гг. в сознании современников // Исторические записки. М., 1950. С. 222–241. «Восставшая против веры и законных властей часть Европы представляла Содом и Гомор, а Наполеон пламя всепожирающее», – писал неизвестный русский автор того времени о войне 1812 г. (Что сделала бывшая 1812 года в России война // ОР РГБ. Ф.344. № 256. Л. 49).
Конечно, откровенная франкофобия, присутствовавшая в писаниях А. С. Шишкова, Ф. В. Ростопчина и, до некоторой степени, С. Н. Глинки, не стала повсеместным явлением. Многие из тех русских офицеров, которые оказались на Бородинском поле и позже стали первыми историками сражения, воспринимали «европейскую армию» и Наполеона в тираноборческом духе, духе борьбы свободы против деспотизма. Но и они, пытаясь избавиться от гипноза наполеоновской военной славы, усиленно убеждали себя в сомнительности его полководческих дарований [300] . Великие победы, последовавшие после оставления Наполеоном Москвы, вселили в сердца многих участников Бородинского сражения убежденность в явном превосходстве русского оружия над европейским. А еще позже, когда началось осмысление великой эпопеи 1812–1814 гг., непосредственное живое восприятие русскими офицерами Наполеона и его армии на Бородинском поле уступило место памяти и толкованию их образов. Как видим, в этой атмосфере эпохи 1812–1814 гг. уже изначально стали проступать две традиции восприятия противника под Бородином в русской памяти. Одна – во многом связанная с воинствующим самодержавно-крепостническим патриотизмом и другая – представленная демократическими и либеральными кругами, воспринимавшими Наполеона и его армию в тираноборческом духе. Попытаемся представить эти традиции более конкретно.
300
Так, в 1816 г. Ф. Н. Глинка даже заявил, что «многие правила военного искусства» Наполеон «занял у великого нашего Суворова» (Глинка Ф. Н. Краткое начертание «Военного журнала». СПб., 1816. С. 10).
Уже в 1813 г., в ходе продолжавшейся войны с Наполеоном, стали выходить многочисленные книги, затрагивавшие бородинские события. Особенно много было откровенно пропагандистской литературы, в которой описание Бородина не отличалось глубиной анализа и широтой источников. Бородино, как писал Шишков в книге «Краткая и справедливая повесть о пагубных Наполеона Бонапарте помыслах…», якобы только переведенной с немецкого оригинала, была битва, где «многочисленные французские силы, темнотою и туманом прикрытые, напали с яростию на слабейшие силы русских, и с таковою же яростию были от них встречены». К концу боя русские удержали поле сражения, а французы отступили на десять верст [301] . Цифры французской армии и ее потерь при Бородине были в этой литературе фантастически завышены. Своего рода «документальную» основу под это заблуждение подвел Ф. В. Ростопчин, опубликовавший еще в 1813 г. несуразные сведения, единственным источником которых, как установлено [302] , были показания швейцарского авантюриста Александра Шмидта, перебежавшего к русским в октябре 1812 г. и выдававшего себя за майора, якобы служащего в канцелярии маршала Бертье. Согласно этим опубликованным «данным», под Бородином Великая армия потеряла убитыми 10 дивизионных генералов; 15 бригадных генералов, 7 дивизионных и 14 бригадных генералов были ранены; убитыми и ранеными 57 полковников, 14 майоров, 105 батальонных и эскадронных командиров, 17 штабных офицеров, 1367 офицеров и 50 876 унтер-офицеров и солдат. Всего же в сражении якобы участвовало 180,5 тыс. неприятельских солдат [303] . Удивительно несуразно говорилось о 5-м корпусе Жюно, 6-м Понятовского, 7-м корпусе Ренье, который был в это время на Волыни, о 9-м корпусе маршала Монсея и т. д. Для большей достоверности приводились подробности: «Маршал Даву ранен легко в пятку», а под принцем Евгением убита лошадь…
301
[Шишков А.С.] Краткая и справедливая повесть о пагубных Наполеона Бонапарте помыслах, о войнах его с Гишпаниею и Россиею… СПб., 1814. С. 31–32.
302
См., например: Васильев А. А. Лукавая цифра авантюриста. Потери подлинные и придуманные // Родина. 1992. № 6–7. С. 68–71; Троицкий Н. А. Первоисточник русских данных о потерях Наполеона при Бородине // Вопросы истории. 1990. № 9. С. 186–187.
303
Подробный список всех корпусов, составлявших французскую армию, вышедшую в поход против России в 1812 году, с приложением расписания потерь… М., 1813. С. 22–28.
Большинство же подобной литературы было основано в лучшем случае на официальных сообщениях из действующей армии, публиковавшихся в газетах. Как правило, к газетным сообщениям добавлялись художественные подробности, как, например, в книге Якова Деминского «Поход Наполеона в Россию», выдержанной в духе франкофобии и умиления перед единством русских крепостных со своими господами: «Мрачный туман покрывал природу», неприятель в отчаянии бросился на смерть, «мучимый голодом и нуждою» [304] . Заканчивались такие описания тем, что французы «ни на шаг земли не выиграли», а россияне ночь провели на месте сражения, но решили вследствие больших потерь отойти «навстречу подкреплениям» [305] . Русские потери, как правило, оказывались несоразмерно малыми по сравнению с французскими.
304
Деминский Я. Поход Наполеона в Россию. СПб., 1813. С. 70–72.
305
Там же. С. 74–75.
Каков же был основной источник информации для подобного рода брошюр, впрочем, вполне оправданных в условиях военного времени? Главным образом этим источником были реляции, которые выходили из Главной квартиры действующей армии [306] . И в этой связи обращает на себя внимание один документ, ставший позже основой для более глубокой разработки официального взгляда на Бородинское сражение. Это черновик донесения Кутузова Александру I о сражении, озаглавленный «Описание сражения при селе Бородино…» и подготовленный, без сомнения, К. Ф. Толем. Иногда он датируется августом 1812 г. Мы полагаем, что он был составлен в сентябре, так как большинство рапортов корпусных и дивизионных командиров о Бородинском сражении, которыми явно воспользовался автор, поступило только в сентябре (августом были помечены только рапорты М. И. Платова и И. Ф. Удома, командира лейб-гвардии Литовского полка) [307] . Документ этот во многом перекликается с прежними донесениями, которые были посланы от имени Кутузова Александру I и большие фрагменты из которых попали затем в газеты. Для «Описания сражения…» характерны три черты. Во-первых, чувствуется отпечаток недавно произошедшего сражения, когда впечатления участника еще очень живы и он только начинает отделять одно событие от другого, пытаясь расположить их в строгой логической последовательности. Так, из этого первоначального «Описания…» не ясно, сколько же атак сделал неприятель на Багратионовы «флеши», когда именно русские отошли к д. Семеновское, как по времени соотносились события у «флешей», возле Курганной высоты и в Утицком лесу и т. д. Во-вторых, весьма общее представление о противнике, его передвижениях и участии конкретных соединений в том или ином эпизоде боя. В-третьих, явное стремление представить действия русского командования в наиболее благоприятном свете. Так, уже в этом черновике автор пытался затемнить цели сооружения Шевардинского редута, а в связи с этим и вводит в заблуждение читателя о времени размещения 3-го пехотного корпуса Тучкова на Старой Смоленской дороге (по утверждению автора, корпус решили перевести только 25 августа, как только смогли убедиться в намерении неприятеля нанести главный удар по левому флангу русских; реально же, как нам представляется, возможность обхода левого фланга и необходимость отвода армии Багратиона от Шевардинского редута стали очевидны русскому командованию еще в первой половине дня 24-го, и тогда же было решено отправить Тучкова к Утице, но в этом случае труднее было бы оправдать упорную защиту Шевардинского редута). Все атаки неприятеля отбиваются с огромным для него уроном: «…потеря французов противу нас несравнительна». Русские, если и отступают, то под давлением целесообразности. К ночи артиллерию неприятеля заставили замолчать, а его «пехота и артиллерия отступила». «Таким образом, войска наши, удержав почти все свои места, оставались на оных», – констатирует автор. Потери неприятеля оценивались в 42 генерала убитыми и ранеными, множеством офицеров «и за 40 тыс. рядовых». Потери русских – до 25 тыс., в том числе 13 убитых и раненых генералов. «Французская армия под предводительством Наполеона, будучи в превосходнейших силах, не превозмогла твердость духа российского солдата…» Однако Кутузов все же решил войска «оттянуть», видя большую убыль в личном составе и «превосходство сил неприятеля» [308] .
306
В 1813 г. эти реляции, частично опубликованные в прессе, были изданы отдельной книгой: Документы, относящиеся к истории 1812 г. СПб., 1813.
307
К датировке этого документа сентябрем 1812 г. склонялся и А. Г. Тартаковский (Тартаковский А. Г. Труд К. Ф. Толя… С. 408).
308
Описание сражения при селе Бородино… // Бородино. Документы. Письма. Воспоминания. № 131. С. 134–141.