Великая и ужасная красота
Шрифт:
— Как тебе кажется, — спрашивает Энн, — может быть правдой то, о чем писала Мэри? Я о той части, где говорится о сверхъестественном.
Полено в камине громко трещит, испуская фонтан искр, и мы подпрыгиваем от испуга.
— Нам необходимо повидаться с матерью Еленой, — заявляет вдруг Фелисити.
Нет. Ни в коем случае. Пусть опущенный занавес таким и останется, и по эту его сторону будет тепло и безопасно, не следует заглядывать в неведомый лес…
— Ты что, предлагаешь пойти в цыганский табор? Прямо сейчас, ночью?
Я не могу понять, то ли в ее голосе прозвучал страх, то ли она радостно взволнована перспективой.
— Да, сегодня ночью. Вы же знаете, каковы цыгане, — они никогда не задерживаются подолгу на одном месте. К утру они вполне могут уйти куда-нибудь на всю зиму. Так что надо поспешить.
— А как насчет…
Я чуть не произношу вслух имя — Итал, но вовремя останавливаюсь. Фелисити взглядом предостерегает меня.
— Насчет чего? — недоуменно спрашивает Энн.
— Мужчин, — говорю я, подчеркнуто обращаясь к Фелисити. — Там, в цыганском лагере, много мужчин. Разве мы можем быть уверены, что нам ничто не грозит?
— Мужчины… — немного торжественно повторяет Энн.
Мужчины. Странно, как может одно-единственное короткое слово пробуждать столько мыслей и опасений?
Фелисити копирует мой тон, донося до меня свое скрытое послание:
— Я уверена, мы сумеем справиться с тамошними мужчинами. Вы ведь знаете, что эти цыгане ужасные лгуны и любят тех, кто тоже умеет врать. Вот мы и посмеемся вместе с ними, проверим, кто врет ловчее.
— Не думаю, что нам следует туда идти, — возражает Энн. — Во всяком случае, одним, без провожатых.
— О, да, я согласна, — насмешливо бросает Фелисити. — А почему бы нам прямо сейчас не пойти к Бригид и не попросить ее проводить нас в цыганский табор посреди ночи? Уверена, она сочтет это за счастье!
— Я не шучу, — сердится Энн.
— Ну так оставайся здесь!
Энн вцепляется зубами в уже обгрызенный ноготь, и Фелисити шагает к ней и обнимает за плечи.
— Послушай, нас ведь трое. Вот мы и будем сопровождающими друг для друга. И защитницами, если понадобится. Хотя я подозреваю, что все эти страхи быть изнасилованной — просто глупые фантазии.
— Энн, что-то мне кажется, что нас оскорбили, — заявляю я и тоже кладу руку на плечи Энн.
Я ощущаю странное волнение в воздухе, я почти чувствую его на языке, и еще меня охватывает неведомое прежде стремление к некоей цели. И я не собираюсь отступать.
— Ты что такое говоришь, Фелисити? Что мы не стоим того, чтобы попытаться нами овладеть?
Фелисити расплывается в широчайшей улыбке.
— А давай проверим!
ГЛАВА 18
Чтобы добраться до цыганского табора, нам понадобилось пройти около половины лиги через сплошные заросли ежевики, которая отчаянно цеплялась за юбки и царапала лодыжки. К ночи заметно похолодало. Вокруг сыро,
— А теперь что? — шепотом спрашивает Энн между двумя судорожными вздохами.
Женщин не видно, они скрываются в шатре. Несколько цыганят бегают туда-сюда. Пятеро молодых парней сидят вокруг костра, пьют и рассказывают что-то друг другу на языке, который нам непонятен. Один, видимо, пошутил. Его друзья хлопают себя ладонями по бедрам и хохочут. Их смех, низкий, горловой, как будто вползает в меня, вызывая желание убежать и спрятаться… или бежать до тех пор, пока меня не поймают. Мне становится не по себе. В мыслях я ведь не заглядывала так далеко и не представляла, что мы будем делать, придя в табор. Сердце отчаянно колотится.
Один из парней у огня — Итал. В свете костра его странные золотистые глаза вспыхивают. Я ловлю взгляд Фелисити и кивком указываю ей на молодого цыгана.
Энн замечает мой жест и начинает испуганно оглядываться.
— Матери Елены сейчас здесь нет, — говорит другой парень.
Он выглядит почти мальчишкой. Похоже, ему лет пятнадцать, и у него весьма выдающийся нос. Если бы нам пришлось бороться за свою честь, он был бы первым, кому бы я врезала как следует, — и именно по носу.
— Но я требую, чтобы нас проводили к матери Елене, — холодно и уверенно произносит Фелисити.
Наверное, лишь я одна понимаю, насколько она на самом деле испугана, и ее страх пугает меня сильнее, чем положение, в каком мы очутились.
Да как же мы умудрились влипнуть в такое? И как нам теперь выбираться?
— Что здесь происходит?
Между цыганами вдруг появляется Картик, одетый так же, как они; в руке он держит свою самодельную крикетную биту. Когда он замечает нас, глаза у него становятся как блюдца.
— Пожалуйста… нам очень нужно увидеть мать Елену! — говорю я, надеясь, что охвативший меня страх не слишком заметен внешне.
Итал вскидывает руки, его ладони покрыты толстыми мозолями — результат суровой кочевой жизни.
— А… это же твоя подружка! Извини меня, друг!
Картик фыркает.
— Она не…
И тут же умолкает на мгновение.
— Да, она моя подружка.
Он хватает меня за руку и выдергивает из круга. Нам вслед летят свист и бодрые крики. Но тут мое второе запястье сжимает еще чья-то рука. Это тот самый мальчишка с крупным носом.
— А откуда нам знать, что она твоя? — насмешливо спрашивает он. — Что-то по ней не видно, чтобы она хотела с тобой пойти. Может, она предпочтет меня?