Великая и ужасная красота

Брэй Либба

Безусловно, Пиппа права. Мадам Романофф едва ли откликнулась бы на зов кучки школьниц. Мы могли ровно так же надеяться на то, что сможем поговорить с умершими, как и на то, что будем заседать в Парламенте.

— Если вы поможете мне заговорить с мадам Романофф, я сумею задать правильные вопросы, — заявляю я.

— Предоставьте это мне, — с усмешкой бросает Фелисити.

— Если мы предоставим это тебе, ничего хорошего не выйдет, боюсь, — хихикает Пиппа.

Фелисити вскакивает и стремительно, как заяц, бросается вперед. Проворно

отвязав лодку, она одним сильным толчком отправляет ее прочь от берега. Пиппа пытается набросить веревку на кол, но поздно. Она движется к середине озера, и вокруг лодки разбегаются невысокие волны.

— Подтащите меня обратно!

— Не слишком красивый поступок, — говорю я.

— Она должна не забываться и знать свое место, — спокойно и как бы мимоходом отвечает Фелисити.

Но тем не менее она бросает вслед Пиппе весло. Оно падает неподалеку от лодки, подняв фонтан брызг.

— Помоги мне подтащить ее, — прошу я.

Стайка девочек на другой стороне озера изумленно таращится на нас. Девочки наслаждаются зрелищем хулиганящих старших.

Фелисити хлопается на траву и занимается шнуровкой ботинок.

Я со вздохом кричу Пиппе:

— Ты можешь дотянуться до весла?

Пиппа тянется через борт лодки, пытаясь достать весло, но оно слишком далеко. Пиппе не хватает длины руки, но она все же не оставляет попыток. Лодка угрожающе накреняется. А в следующую секунду Пиппа, взвизгнув, с громким всплеском падает в воду. Фелисити и младшие девочки хохочут. Но я помню видение, нахлынувшее на меня перед эпилептическим припадком Пиппы, помню леденящий звук плещущейся воды, сдавленный крик Пиппы откуда-то из мутной глубины…

— Пиппа! — кричу я во все горло, бросаясь в отчаянно холодную воду озера.

Моя рука находит под водой ногу Пиппы. Я крепко хватаю ее и тащу вверх изо всех сил.

— Держись за меня! — отплевываясь, кричу я, обхватив ее за талию и волоча к берегу.

Пиппа отталкивает меня.

— Джемма, что ты делаешь? Отпусти!

Она вырывается. Вода здесь доходит лишь до ее плеч.

— Я сама могу дойти, спасибо! — с негодованием заявляет она, стараясь не обращать внимания на другой берег озера, где девочки громко хихикают и показывают на нас пальцами.

Я чувствую себя ужасно глупо. Но я ведь отчетливо помню то страшное ощущение в видении: Пиппа, задыхающаяся под водой… Наверное, я тогда настолько запаниковала, что плохо запомнила увиденное. Но как бы то ни было, прямо сейчас нам обеим ничто не грозит, мы всего лишь промокли. А это не имеет особого значения.

— Я тебя удавлю, Фелисити, — бормочет Пиппа, спотыкаясь обо что-то невидимое в воде и сильно пошатываясь.

Я опять обхватываю ее за талию, но так неловко, что чуть не сбиваю с ног.

— Да что ты делаешь? — возмущается Пиппа, хлопая меня, как будто я какой-нибудь паук.

— Извини, — говорю я. — Извини.

— Вокруг меня одни сумасшедшие! — ворчит Пиппа, выбираясь на траву. — Эй, а куда это подевалась Фелисити?

Берег

пуст. Фелисити как будто растворилась в воздухе. Но потом я замечаю, что она удаляется в лес, гордо неся на голове корону из маргариток. Фелисити идет спокойно, легко и даже не берет на себя труда оглянуться, чтобы убедиться: с нами обеими все в порядке.

ГЛАВА 21

Большая рукописная афиша, установленная перед элегантным городским особняком на Гросвенор-сквер, гласит:

ВЕЧЕР ТЕОСОФИИ И СПИРИТИЗМА

С МАДАМ РОМАНОФФ,

ВЕЛИКОЙ ЯСНОВИДЯЩЕЙ

ИЗ САНКТ-ПЕТЕРБУРГА.

ЕЙ ВЕДОМО ВСЕ. ЕЙ ВСЕ ОТКРЫТО.

ТОЛЬКО СЕГОДНЯ.

Лондонские улицы выглядят как картина какого-нибудь импрессиониста: скользкие булыжники мостовой, похожие на апельсины уличные фонари, аккуратно подстриженные зеленые изгороди и бесконечное множество черных зонтов. Брызги воды летят на подол моего платья, и он сразу становится тяжелым. Мы бросаемся в открытые двери как в последнее убежище, осторожно ступая тонкими туфельками по мокрым булыжникам.

Собравшиеся демонстрируют состоятельность и хорошее воспитание. Здесь мужчины в смокингах и цилиндрах. Женщины в оперных перчатках, увешанные драгоценностями. Мы тоже принарядились в наши самые лучшие платья. И мне кажется странным и удивительным чувствовать на себе тонкое белье и шелк вместо привычной школьной формы. Сесили воспользовалась случаем и надела новую шляпку. Шляпка ее старила и слишком уж выделяла из остальных учениц, но поскольку это последний писк моды, Сесили не собиралась от нее отказываться. Мадемуазель Лефарж была в своем воскресном платье — зеленом шелковом, с высоким гофрированным воротником, и еще она надела серьги с гранатами, так что мы не преминули отметить ее особенный вид.

— Вы великолепно выглядите, — говорит Пиппа, когда мы входим в величественный мраморный холл, прошагав мимо внимательных лакеев.

— Спасибо, дорогая. Это всегда важно для женщины — стараться выглядеть как можно лучше.

Сесили приосанилась, приняв это за комплимент себе.

Мы через скрытый тяжелыми занавесями проем входим в примыкающий к оранжерее огромный зал, где без труда может поместиться не меньше двухсот человек. Пиппа вытягивает шею, рассматривая присутствующих.

— Вы не заметили тут интересных мужчин? Таких, которым еще нет сорока.

— Похоже, ты не прочь очутиться хоть в загробном мире, если бы там можно было найти хорошего мужа, — насмешливо говорит Фелисити.

Пиппа надувает губки.

— Мадемуазель Лефарж серьезно относится к таким вещам, но что-то я не заметила, чтобы ты над ней насмехалась!

Фелисити округляет глаза.

— Мадемуазель Лефарж вытащила нас из школы Спенс и привезла в один из самых модных лондонских салонов! Так что она может тут искать хоть самого Генриха Восьмого, меня это не заботит. Давайте-ка не забывать о нашем важном деле!