Великая и ужасная красота
Шрифт:
— Ей кажется, что я могу как-то управлять ими!
Ее слова будто тянут меня вниз, как якорь. Мне отчаянно хочется сказать Пиппе, что я ее понимаю. Рассказать о моей тайне. Я откашливаюсь. Тут ветер меняет направление. И бросает несколько лепестков на мои волосы. Я чувствую, как уходит момент. Он ныряет куда-то под поверхность вещей, скрывшись от света.
Пиппа меняет тему.
— Ну, чтобы не говорить только о грустном… Матушка сообщила, что у них с отцом есть какой-то чудесный сюрприз для меня. Я очень надеюсь, что это новый корсет. В этом косточки впиваются
— А может, тебе просто не следует есть так много ирисок? — предполагает Фелисити.
Пиппа слишком слаба, чтобы всерьез рассердиться. Но она принимает крайне несчастный вид.
— Я совсем не жирная! Ничуть! У меня талия — шестнадцать с половиной дюймов!
Талия у Пиппы и в самом деле осиная, как раз такая, какую, судя по слухам, предпочитают мужчины. Корсеты стискивали нас, подгоняя под требования моды, хотя и мешали дышать, а иной раз доводили до обморока. Я даже представления не имела, какая у меня талия, тонкая или нет. Я никогда не отличалась хрупким сложением, и плечи у меня широкие, как у мальчика. И весь этот разговор кажется мне крайне скучным.
— А твоя матушка приедет сюда в этом году, Фелисити? — спрашивает Пиппа.
— Она сейчас гостит у своих друзей. В Италии, — отвечает Фелисити, заканчивая венок. И водружает его себе на голову, как королева фей.
— А твой отец, он как?
— Не знаю. Надеюсь, приедет. Мне бы очень хотелось, чтобы вы все с ним познакомились, и чтобы он увидел, что у меня есть настоящие друзья, давшие клятву на крови. — Фелисити грустно улыбается. — Мне кажется, он боится, что я превратилась в одну из тех надутых девиц, которым ничего не хочется и ничто не интересно. Я одно время такой и была, ну, после того, как матушка…
Сбежала.
Фелисити не произносит этого слова, но оно как будто повисает между нами в воздухе. Невысказанное. А кроме него, вокруг витают невысказанными еще и стыд, тайны, страх, видения и эпилепсия. Так много всякого висело в пространстве между нами… И чем сильнее мы старались преодолеть это пространство, тем сильнее заполнявшая его тяжесть отталкивала нас друг от друга.
— Я уверена, на этот раз он приедет, Фелисити! — говорит Пиппа. — И он будет весьма горд тобой, когда увидит, какой замечательной леди ты становишься.
Фелисити улыбается, и на нас как будто вновь падает солнечный луч.
— Да. Да, я ведь действительно меняюсь, правда? Думаю, он будет доволен. Если приедет.
— Я бы дала тебе мои новые перчатки, но моя матушка захочет увидеть их на моих руках, как доказательство того, что и мы не лыком шиты, — вздыхает Пиппа.
— А твои родные? — Фелисити внимательно смотрит на меня. — Они приедут? Эти таинственные Дойлы, мы их увидим?
Отец не писал мне уже две недели. Я вспоминаю последнее письмо бабушки:
Драгоценная Джемма!
Надеюсь, мое письмо застанет тебя в добром здравии. Меня слегка прихватила невралгия, но беспокоиться не следует, потому что мой доктор говорит — это просто легкое переутомление из-за забот о твоем отце, и что все пройдет, когда
Так что не тревожься из-за нас. Я уверена, что моя одышка вообще ничего не значит. Увидимся через две недели, мы приедем вместе с Томом, а пока он шлет тебе свою любовь и наилучшие пожелания, и спрашивает, нашла ли ты уже подходящую супругу для него, — впрочем, мне кажется, это просто шутка.
Я закрываю глаза, стараясь стереть из памяти все до единого слова.
— Да, они приедут.
— Но что-то не похоже, чтобы тебя это сильно радовало.
Я пожимаю плечами.
— Я просто не слишком много об этом думаю.
— О, наша загадочная Джемма! — говорит Фелисити, глядя на меня уж слишком пристально. — Ничего, мы еще узнаем, что ты скрываешь от нас.
Пиппа поддерживает ее:
— Возможно, это безумная тетушка где-нибудь на чердаке?
— Или это какой-то развратный демон, который охотится на юных девушек? — Фелисити поводит бровями.
Пиппа вскрикивает в комическом ужасе, но сама эта мысль вызывает у нее приятное возбуждение.
— Вы еще забыли упомянуть таинственного горбуна, — добавляю я с фальшивым смехом.
— Развратный горбун, похищающий девушек! — взвизгивает Пиппа.
Да, она, безусловно, уже здорова. Мы хохочем. Лес поглощает смех и возвращает нам его отражение, но при этом заставляет вздрогнуть младших девочек, резвящихся на другой стороне озера. В накрахмаленных белых фартуках они кажутся потерявшимися птицами, нечаянно севшими на лужайку. Девочки замирают, уставившись на нас, но тут же отворачиваются и снова принимаются болтать.
Сентябрьское небо переменчиво. Вот только что оно выглядело серым и даже угрожающим — а в следующее мгновение тучи рвутся в клочья, превращаются в пухлые облака, и между ними мелькает чистая синева. Пиппа сидит в лодке, а Фелисити лежит прямо на траве. Ее волосы разметались, и бледное лицо в их круге кажется некоей мандалой.
— Как вы думаете, сегодня будет что-нибудь забавное на спиритическом вечере у леди Уэллстоун?
— Мой отец говорит, что спиритуализм — не что иное, как шарлатанство, — заявляет Пиппа. Она слегка раскачивает лодку, подталкивая ее босой ногой. — Но что это вообще такое, я и не знаю.
— Спиритуализм — это вера в то, что духи могут общаться с нами из потустороннего мира с помощью неких посредников, медиумов, таких, как мадам Романофф, — отвечает Фелисити.
Мы с ней вдруг разом выпрямляемся, ошарашенные одной и той же мыслью.
— Ты думаешь… — начинает Фелисити.
— …что она могла бы вызвать для нас Сару или Мэри? — заканчиваю я.
И почему я раньше об этом не подумала?
— Блестяще! — восклицает Пиппа, но ее лицо тут же затуманивается. — Вот только как нам до нее добраться, чтобы задать вопрос?