Великая Ордалия

Бэккер Р. Скотт

Шранки кромсали и рыхлили землю, с визгливыми завываниями подбрасывая её в небеса. И устремлялись вперёд.

Кёвочал, так на древнем аорсийском наречии звалась эта квадратная башня. Алтарь. После разрушения Циворала она оказалась самым могучим из оставшихся в крепости бастионов — или просто так привиделось мечущемуся в панике взгляду. Саубонова дружина растратила время, на которое утихла Орда, взывая к идущим над крепостью ведьмам, сперва умоляя, а затем проклиная их увитое золотистыми лентами шествие. Горстка Свайали искоса взирала за тем, как они бежали следом, возможно терзаясь от стыда и жалости, но и только. В сущности, они просто ушли.

Саубон, меж тем, уже разглядывал окружающие укрепления, пытаясь оценить тяжесть положения, в котором они очутились. Он забрался на нагромождённые Келлхусом обломки, и, распрямившись, встал на окружающей

Рибаррал внутренней стене, обозревая помрачающие ум декорации настигшего их гибельного рока.

Хребет Уроккас громоздился перед ним, лишенный своих диадем, сотворённых из призрачного колдовского света. Последние из Свайали, напоминая золотистые хлопья снега, брели над беснующимися скопищами. И зрелище, заставившее его пошатнуться, — простирающаяся на целые скрежещущие мили Орда, уже возобновившая свой титанический вой, похитивший всякую надежду на саму возможность услышать звуки человеческой речи. Север. Юг. Запад. Восток. Казалось, сама земля состоит из белесых, воющих лиц.

Он вернётся, настаивала часть его.

Тебе нужно лишь суметь оставаться в живых достаточно долго.

Ему не нужно было говорить что-либо вслух, дабы направлять своих дружинников или отдавать им приказы. Рыцари Льва Пустыни воззрились на него, как только последняя из Лазоревок исчезла за стенами, и теперь пристально вглядывались в его голубые глаза, считывая застывшую в них обречённость. Он указал им на Кёвочал. И тогда, выбрав её из всех укреплений, разбросанных по распотрошенному сердцу Даглиаш, они собрались на верхушке последней из по-настоящему могучих башен древней крепости

Продержаться.

Саубон, вынужденный двигаться к башне вдоль внутренней стены, ожидаемо добрался до осыпавшейся боевой площадки последним из всех. Не медля, они выстроились оборонительной линией вдоль её лишенных зубцов парапетов. На востоке до неба воздвигался Ингол, столь громадный, что весь Мир на его фоне казался лишь шкурой, наброшенной поверх пня, оставшегося от какой-то исполинской секвойи. Олорег был виден почти целиком, хоть и смутно, зато за ним, титаническим силуэтом вырисовывалась туша Мантигола, склоны которого полыхали огнём. Блестящая гладь Нелеоста, слегка подёрнутая на ветру рябью, простиралась на юге. На севере равнина Эренго проступала из-под покрова Пелены. А от равнины до моря раскинулся придавленный и удушенный шранками мир — начиная от скопищ, визжащих и беснующихся прямо под стенами крепости, и до клубящихся вдали толп, уродливыми снопами разбросанных по голым скалам и плодородной земле. Изобилующей личинками и изрытой червями…

Он придёт!

Они обнаружили, что стоят теперь на другом плоту, плывущем по иным, и намного более опасным морям. А ещё этот плот тонул. Прижавшись к полуразрушенному парапету, Саубон вместе с остальными наблюдал за скачущим, машущим когтистыми лапами приливом. Его дыхание превратилось в изношенную конопляную верёвку, что, дёргаясь взад-вперёд, пилила его сердце. Проворные и проникающие повсюду, существа уже буквально затопили внешние укрепления и, прорвавшись сквозь разбитый створ внутренних ворот, словно растущим прямо на глазах побегом, проникли в замковый двор. Саубон испытывал чувство какого-то странного, непривычного ужаса, ощущение, приходящее обычно к тем, кто издалека наблюдает за своей приближающейся погибелью — нутряное знание, понимание, засасывающее, словно яма.

Он вернётся!

Они видели как ведьмы бредут прочь над заходящимися визгом просторами, в своих развевающихся одеждах подобные золотым цветам. Они видели его, появляющегося в виде искры над горными пиками или над сияющими в солнечном свете песчаными чешуйками побережья. Слышали его внушающие страх наставления…

Даглиаш была поглощена суетливым бурлением. Повсюду, куда ни глянь, шранки просачивались во все щели в изъеденном веками камне, словно проворные и гибкие мальчишки. Они наблюдали за тем, как омерзительные массы вприпрыжку мечутся по Риббаралу, видели как соляная статуя Гванвё исчезла под натиском скребущих пальцев, заметили даже как башраги вырываются из выпотрошенной ямы, оставшейся на месте, где стоял Циворал — из Колодца Вири. Этот поток едва не закрыл от их взора блеск неземного золота, исходящий от загадочного вместилища.

Сама земля казалось кишит паразитами и гниет…

Ну пожалуйста! Как мог я не верить в тебя?

Повернувшись, Саубон увидел Богуяра, опасно склонившегося над выступом парапета, яростно бьющего себя в грудь и извергающего на головы врагов потоки какой-то неслышимой брани. Лицо его, налившееся кровью, алело столь же ярко, как и его борода, запутавшиеся в её прядях нити слюны блестели в солнечном свете.

Ты знаешь моё сердце лучше, чем я сам!

Словно

к огрызку яблока, брошенному в муравейник, Даглиаш …сползалась к ним. Шранки сбивались в колонны, валили оравами и толпами, со всех сторон стекаясь к Кёвочалу. Черные стрелы уже летели в них, колотя по парапетам. Некоторые из его людей выламывали камни из искрошившейся кладки и швыряли их вниз, на головы существ, уже вовсю взбиравшихся прямо по стенам башни…

Холька устроил целое представление, вытерев огромным булыжником свой окольчуженный зад, а затем яростно метнув камень в тощих и умудрившись добросить его до самой стены, вдоль которой Саубон чуть ранее бежал к башне. Сразу трое существ упали замертво от брошенного булыжника — и весь отряд тут же разразился ободрительными возгласами, словно приветствуя удачный бросок счетных палочек. И тут экзальт-генерал осознал со всей глубиной и перехватившей его дыхание очевидностью… Смерть. Понял он. Смерть! Он постиг всю грандиозность врученного ему дара.

— Восславьте Его! — смеясь, вскричал он не способным его услышать, но ещё способным верить людям, — Хвала нашему Святому Аспект-Императору!

Явилась смерть. Она всегда является. Но встретить её можно по-разному…

И мало кому достаётся смерть столь славная, какая досталась им.

И его дружина, его люди узрели это, как и он сам. Невозможный свет их Господина и Пророка воссиял в их очах и сердцах. Они смеялись и ликовали, хотя весь мир щетинился железом и вопил — и продолжали смеяться даже тогда, когда первые из них рухнули на колени со стрелами, торчащими в глазницах…

— Слава! Слава Ему!

Шранки, вскарабкавшись на стены, уже перебирались через парапеты.

— Хвала Анасуримбору Келлхусу!

Смерть закружилась вихрем.

Саубон противостал натиску, кромсая врагов, ломая свистящие в воздухе тесаки, круша чёрные шлемы. Сначала казалось, что это легко — рубить и резать рычащие морды, стоит только тем показаться над краем башни. Они сбрасывали шранков вниз, словно визжащих кошек, и казались неуязвимыми в своём бастионе. Дождь из чёрных стрел сразил омерзительных тварей не меньше, если не больше, чем воинов Саубона. Тридцать восемь душ оставалось в его отряде. Сообразуясь с возникавшей то тут, то там нуждой, они расположились по периметру боевой площадки Алтаря линией, становившейся всё тоньше, ибо всё больше и больше шранков взбирались на башню со всех сторон. Кёвочал вскоре выглядел словно бы одетым в гротескную юбку, состоящую из карабкающихся по его стенам тварей, башня казалась теперь лишь чем-то вроде не слишком высокого восьмиугольного вала, выступающего из кипящего, словно суп, сборища гнусности. Создания уже перехлестывали через все парапеты. Защитники вынуждены были отступить, сомкнув ряды и образовав осаждаемый врагами круг, в котором каждого человека отделяли от его задыхающегося от усталости брата лишь пара шагов. Саубон продолжал возглашать имя своего Господина и Пророка, хотя уже и сам не знал — делает ли он это ради воодушевления или ради мольбы. Никто не смог бы услышать его, поглощенного гниющей глоткой Орды, а имя Аспект-Императора стало чем-то пустым, лишенным значений и смыслов, лишь рефлексом, порожденным ужасом, насилием и прочими формами Тьмы, что была прежде. Да и дружина его стала уже чем-то, лишь немногим большим, нежели тенями, сражающимися с другими тенями — ползущими или же скачущими. Мир каким-то странным образом резко свернулся, сжался внутрь себя, став туго натянутым пузырём, жадно всасывающим оставшиеся экзальт-генералу мгновения жизни и смерти. Его нимилевый клинок вонзался и рубил, резал и кромсал бледную как рыбье брюхо кожу, прокалывал щеки, крушил зубы. Стрелы звенели, отскакивая от его шлема, бессильно стучали по его древнему куноройскому хауберку. Он пнул ногой обветшалую кладку парапета, обрушив целую секцию, и встретился взглядом с одной из цепляющихся за стену мерзостей. Глаза, подобные чёрным мраморным шарикам, утонувшим в наполненных маслом глазницах, искаженное яростью лицо, смятое как зажатый в кулаке отрез шелка, слюнявая, полная дикости, ухмылка, изгибающаяся всё сильней и сильней — до каких-то совсем уж немыслимых пределов лишь затем, чтобы пропасть, исчезнуть, раствориться… Судьба поскупилась даже на малейшую передышку или миг торжества. На скруглённые временем губы парапетов вскарабкалось ещё больше гнусных тварей, похожих на кишащих вшей с человечьими лицами. Его клинок метался и разил, кромсая ржавое железо, выпуская из по-девичьи бледных тел струи и целые потоки лиловой крови. Келлхус! — вопил он — Келлхус! Келлхус! Келлхус! Но дышать становилось всё тяжелее, в нижней части груди что-то жгло… нечто, что следовало бы выдернуть. Сдавливающая боль терзала левую руку. Он шатался. Неподалёку корчился на животе Мепиро, из спины его торчало короткое копьё. Что-то, какое-то сотрясение отозвалось в его костях — удар по голове. Земля, как ему показалось, вдруг встала вертикально, саданув его по щеке…