Великая судьба
Шрифт:
— Эти проклятые китайцы вконец распоясались! Все им мало, скоро нас совсем выживут из нашей страны. Десять лет жизни отдал бы, чтоб увидеть, как они все передохнут. Совсем обнаглели, отъели пузо на монгольской баранине и творят все, что им заблагорассудится.
Старый нойон был в ярости, и, когда к нему явились два приказчика-китайца, чтобы получить с него долг, он велел их схватить и запереть понадежнее.
— Пока не возвратят мое имущество, будут сидеть под замком! Я до Пекина дойду! Я раззвоню об этом произволе по всем аймакам и хошунам — и по халхасским и по дюрбетским[Дюрбеты — монгольское племя, живущее на западе Монголии.],
И вот тут-то к нойону пожаловал сам Го Су.
— Мы примерно наказали ваших обидчиков. Прошу вас, не волнуйтесь так, жанжин. Все уладилось.
Сказав это, китаец удалился. Конечно, Го Су не испугался, услышав, что Га-нойон дойдет с жалобой до Пекина, но угроза разнести весть о самоуправстве китайцев по всей Монголии заставила его призадуматься. Тут, пожалуй, недолго и до бунта. А начнутся волнения — против китайцев поднимутся все: и голытьба, и богачи. И пекинские хозяева не простят этого Го Су.
Весной Того, Максаржав и еще несколько аратов работали на распаханных угодьях нойона под руководством нескольких стариков — китайцев и монголов, — давно занимавшихся хлебопашеством. Их беспокоило, как бы не наступила засуха. Все с надеждой поглядывали на небо: не пойдет ли дождь, который даст жизнь брошениым в землю семенам. Полевые работы казались Максаржаву с непривычки очень тяжелыми — от боли разламывалась спина, натруженно гудели ноги. Но он упорно работал вместе со всеми. Монголы учились у китайцев земледелию, надеясь, что земля одарит их своими плодами.
Осенью, когда настала пора жатвы, на поле появилась группа людей в темных одеждах. «Кажется, чиновники амбаня пожаловали, — встревожились сборщики урожая. — Ну, теперь половину зерна заберут». От людей из управления амбаня и купцов-китайцев никуда не спрячешься — как от смерти или саранчи. Там, где они пройдут, лишь голое место остается. Максаржав, закончив жатву на своем участке, помогал убирать урожай соседям. Двое китайцев верхом на ослах ехали по полю.
— Ну точно, они самые. И как это они поживу чуют?! Теперь все отберут, ни зернышка не оставят, — проворчал кто-то.
Когда китайцы подъехали совсем близко, жнецы умолкли и сдержанно поздоровались с пришельцами.
— Мы прибыли для учета урожая, — проговорил один, а другой достал бумагу со списком долгов.
— За тобой, Жамца, должок — два мешка зерна. Мы его заберем из нынешнего урожая. Плуг ты должен сдать, а лопаты, вилы и прочую мелочь можешь пока оставить у себя. Отдашь весной, только починить не забудь.
— Теперь ты, Дамча... Видно, хороший урожай собрал, а? У нойона зерно еще не созрело, и он велел взять у тебя.
Но тут вмешался Максаржав:
— Прошу вас, не делайте этого. На поле нойона все давно созрело, здесь какая-то ошибка.
— У нас ошибок не бывает. Это вы... — Китаец грубо выругался.
Взимание долгов продолжалось. «Не нравится, видно, им, что монголы тоже занялись землепашеством», — подумал Максаржав. А еще он подумал о том, что монголам теперь и охотой стало трудно промышлять — нет настоящего оружия. Конечно, они охотятся, но только, кроме самодельных кремневых ружей да капканов, у них ничего нет. Порох тоже достать трудно, его изредка привозят те, кто ходит в Пекин с караванами китайских да русских купцов. Нет, нелегко живется монголам!
Как-то местные
Но в остальном жизнь Максаржава и Того после поездки в столицу шла как обычно. Только Того стал мрачным и неразговорчивым, было видно, что он чем-то озабочен. Он часто засиживался в юрте Максаржава. Цэвэгмид относилась к нему, как к брату, и, когда тот просил залатать ему одежду, она охотно это делала.
Наступил первый месяц лета. Однажды из столицы прискакал гонец с письмом Га-гуну. Вот что было в этом письме: «Милосердный властелин наш и покровитель, великий жанжин и тушэ-гун! Ваши недостойные рабы желают Вам бесконечного благоденствия и, смиренно моля о прощении, припадают к стопам Вашим. Молодая госпожа наша Гунчинхорло занемогла, и мы очень тревожимся за нее. В начале осени она должна родить. Старые ведьмы Дума и Долгор утверждают, что грех лежит на Вашем, высокоблагородный нойон, работнике Того. Сама же Гунчинхорло говорит, что соблазнил ее какой-то знатный господин, проникший на подворье. Но имени его она не назвала. Мы же, недостойные рабы Ваши, знаем, что через ограду к нам сможет перелететь разве что птица, да и ту мы заметим и прогоним тотчас же. Нижайше просим высокородного жанжина и тушэ-хуна смилостивиться и снизойти к мольбам нашим о прощении. Пусть на многие годы будут благословенны дни Ваши и неисчислимы благодеяния и милости Ваши».
Прочитав первую половину письма, Га-нойон вздрогнул и в изумлении остановился, потом его охватила ярость. Хатан, не зная, в чем дело, обратилась к мужу:
— Тебе нездоровится? Хочешь, я подам бульону?
Нойон даже не удостоил ее ответа. Она поняла, что это письмо, полученное из столицы, взволновало мужа, и, когда нойон вышел, она позвала Максаржава и заставила его прочесть послание. Тот прочел, и его охватила тревога. Что теперь будет с Того?
Нойон не знал, как ему поступить. Если отдать девушку за Того, сплетни и толки об этой позорной истории будут преследовать его всю жизнь. Оставить все как есть тоже нельзя — сочтут еще ребенка батрака наследником нойона. А носему Га-гун решил: отправить распутницу домой, к отцу. Он отдал распоряжение: выдать ей коня, а для сопровождения подыскать попутчика из ее нутука Все его подарки он велел отобрать, выдать ей только дэли и еще кое-что из одежды. Нойон предупредил: если кто-нибудь из прислуги посмеет присвоить себе какие-либо вещи Гунчинхорло, ему несдобровать. С этим приказом князь направил гонца в столицу.
Максаржав искал случая поговорить с Того. Вечером, покончив с ужином, он обратился к другу:
— Давай-ка, Бого, я сгоняю с тобой в табун, помогу тебе немного. Ты еще не был там?
— Не возражаю. Поедем, коли охота. — Того подтянул пояс и вместе с Максаржавом вышел из юрты.
Максаржав долго не решался начать разговор. Ему очень хотелось помочь другу, но он не знал, как это сделать. Сходить попросить за него нойона? Пожалуй, из этого ничего не выйдет. Может, дать ему денег, одежду и коня, пусть уезжает отсюда подальше? А вдруг Того не виноват? Тогда зачем ему куда-то уезжать? Ясно одно: что бы там ни было, нойон его при себе не-оставит. Что же тогда его ждет? Все-таки, видно, он тут не без греха. Недаром был словно не в себе, когда они возвращались из столицы.