Великий диктатор. Книга третья
Шрифт:
— Это хорошая идея. Но ты, давай, с матерью помирись. Не дело друг на друга волками смотреть.
— Вот как только мама извинится и признает, что я имею право выбора — так сразу и помирюсь, — поставил я деду Кауко условие.
— Я тебя услышал. А сейчас, давай, подробно распиши всё про купоны и скидки.
Пришлось браться за работу и напрягать память, вспоминая, что я вообще знаю про скидки. Вроде бы, читал в инете, что придумал их какой-то американский фермер и разбогател буквально за год. Вернее, он придумал сначала распродажи по фиксированным ценам, типа «всё по пять центов».
А
Но в один лист бумаги я не уложился, потому что вспомнил о накопительных скидках. Это когда копишь купоны за покупки, а потом меняешь их на пачку карандашей или кусок мыла например. А вспомнив про это, вспомнил и про другие скидки в магазинах моего первого мира. О скидке за приобретение комплекта. Только расписал это, как память подкинула воспоминания про сезонные скидки и скидки на различные праздники. Не забыл и о сервисной скидке. Жалко, что услуга сервиса пока возможна только в княжестве. Но на всякий случай и про это написал. Пусть дедуля разбирается что нам выгодно в данный момент. В общем, засиделся за писаниной за полночь.
……
С матушкой я помирился 23 апреля 1909 года в день моего отъезда в Санкт-Петербург. Она долго меня обнимала и плакала на плече прежде чем перейти к объяснениям. Причем, просила прощения не от себя, а приплела ещё бабу Ютту и свою троюродную сестру тётку Марию, которая, оказывается, и подбила их на этот необдуманный шаг.
— Прости нас, Матти. Мы с бабушкой были не правы. Это всё Мария Лайне. Она точно ведьма. Так расхваливала эту Сату Виртанен. И такая она красавица и умная. А ещё богатая, у её семьи аж сто свиней…
При упоминании свиней я непочтительно фыркнул, а мама покраснела и замолчала, опустив глаза в пол. И только после пары минут тишины, произнесла:
— Дура я у тебя. Как есть дура. Зачем нам эти свиньи сдались, когда у нас заводы, пароходы и паровозы есть. Прости нас с бабушкой, сынок, — и снова опустив глаза, заплакала.
— Хорошо, мама. Я вас прощаю, — подошёл я к родительнице и обнял её. — Но жену я найду себе сам. Надеюсь, ты своих обещаний не забудешь.
— Конечно, Матти. Конечно. Святым Улафом клянусь, — согласилась она уже более радостным голосом, перекрестилась и тут же спохватилась. — Ой. Забыла совсем. Мы же тебе в дорогу, твоих любимых пирожков с икрой напекли.
Гостиная нашего Улеаборгского дома тут же наполнилась аппетитными запахами свежей выпечки, а я стоял, смотрел на суетящуюся маму и думал — вот интересно, отдала бы она мне эти пирожки, если бы я их не простил, или увезла с собой? Скорее всего отдала бы. Ведь она, несмотря ни на что, меня любит. Вернее, любит Матти. А я этим пользуюсь.
……
Столица империи
Организаторы торжеств прислали за нами пролётку, но мы всё равно слегка промокли и замёрзли пока добрались от Финляндского вокзала до дома статс-секретариата Великого Княжества Финляндского на Екатерингофском проспекте.
Заселили нас в двухкомнатную гостевую квартирку с балконом. До нас на этой квартире жили художник-пейзажист Виктор Вестерхольм и поэт Эйно Лейно. В наследство после себя эта парочка оставила нам насмерть прокуренную гостиную и разбитое зеркало в трюмо.
Впрочем, долго изучать выделенную нам на эти две недели жилплощадь не получилось. Пришёл местный служащий и объявил, что меня срочно требует к себе его превосходительство. Пришлось идти. По пути я гадал, что могло потребоваться от меня барону Лангофу. Ведь не будет же полный генерал проводить со мной беседу и инструктаж о выставке.
В приемной министра статс-секретаря неожиданно оказалось многолюдно. Смутно знакомый секретарь, его помощник, парочка чиновников с папками в руках, военно-морской подпоручик и какой-то то ли крестьянин, то ли священник в компании с лощёным мужиком.
И именно этот крестьянин-священник при виде меня вскочил на ноги, перекрестился сам, а следом перекрестил меня и, вытащив из-за пазухи какую-то иконку, принялся ею тыкать в мою сторону. А затем, секунд через десять, засеменил бочком-бочком вдоль стенки и стремглав вылетел из кабинета. Следом за этим бородатым сумасшедшим, выбежал и седевший рядом с ним господин. На какое-то время в кабинете повисло полная тишина, разбавляемая лишь тиканьем напольных часов.
— Матти, чем ты так напугал господина Распутина? — спросил оживший секретарь.
И я, наконец, его вспомнил. Отто Диксон, секретарь Леопольда Мехелина в бытность того градоначальником Гельсингфорса. А узнав Диксона, я вспомнил, что меня приглашали к превосходительству, а не к высокопревосходительству, а значит меня ожидает генерал-губернатор, а не министр. И только после этого до меня дошёл смысл сказанного секретарём.
— Это был господин Распутин? Извините, господин Диксон. Я сам очень удивлён произошедшим, — не соврал я ни на грамм. — Я даже ни разу его не видел, за исключением фотопортрета в газете «Копейка».
— Странно это. Но теперь буду знать, что делать если этот неприятный господин ещё раз пожалует к нам. Обожди пока, сейчас я доложу о тебе Леопольду Генриховичу.
……
— Григорий Ефимович, что случилось? Вы куда так побежали-то? А как же прошение?
— Чур меня! Чур! — опять закрестился названный Григорием Ефимовичем, но неожиданно понял, что уже находится на улице и удивлённо уставился на своего визави. — Ляксеич, это кто был сейчас?
— Вы про кого, Григорий Ефимович?