Великий карбункул

Готорн Натаниель

Небо даст мне силы - попытаюсь отыскать дорогу домой.
– Повсюду, где живут

люди, - спокойно проговорил мужчина, - они хоронят своих мертвецов в земле, скрывая от взгляда живых. Но здесь, где нога человека не ступит, быть может, еще целую сотню лет, отчего бы мне не покоиться под открытым небом, укрытым

только листьями дуба, когда их стряхнут осенние ветры? А вместо надгробия

послужит эта серая скала, на которой моя умирающая рука нацарапает имя

Роджера Малвина, чтобы случайный

путник знал - тут лежит охотник и воин. Так

что не мешкай из-за подобной глупости, но поспеши прочь - если не ради себя, то ради той, которая будет безутешна… Последние слова Малвин произнес

запинающимся голосом, тем не менее на его спутника они оказали сильное

действие. Они напомнили ему о других обязанностях, более осмысленных, нежели

разделить судьбу человека, кому твоя смерть все равно не принесет пользы.

Возможно, в сердце Ройбена закралась и некоторая доля эгоистического

чувства, однако совесть заставляла его с еще большей горячностью противиться

уговорам товарища.
– Как жутко ожидать медленного приближения смерти да еще

в полном одиночестве!
– воскликнул он.
– Конечно, смелый человек не дрогнет

в бою, и когда друзья стоят вокруг смертного ложа, даже слабая женщина может

побороть страх, но здесь… - Я не дрогну и здесь, Ройбен Борн, - прервал

юношу Малвин.
– Как тебе известно, я человек не слабодушный, а это более

надежная опора, чем поддержка пусть и самых преданных друзей. Но ты еще

очень молод, и жизнь тебе дорога, а, значит, в свои последние минуты будешь

нуждаться в помощи и утешении гораздо больше моего; и, может статься, когда

опустишь меня в могилу и окажешься среди этой глуши в темноте и одиночестве, ты почувствуешь весь ужас и горечь смерти, от которой сейчас мог бы

спастись. Я знаю, что твоя великодушная натура чужда эгоизма, поэтому прошу: оставь меня ради меня самого, чтобы, не тревожась о твоей безопасности, я

имел время подвести итог своей жизни, не отвлекаемый мирскими заботами и

печалями.
– Но ваша дочь… - пробормотал Ройбен.
– Я не осмелюсь посмотреть

ей в глаза. Ведь она спросит меня о судьбе отца, чью жизнь я поклялся

защищать даже ценой собственной! Как я скажу Доркас, что после боя мы три

дня и три ночи брели бок о бок, а потом я оставил вас одного умирать в

безлюдной глуши? Уж лучше мне лечь в могилу рядом с вами, чем вернуться к

ней и сказать такое!
– Ты скажешь моей дочери, - ответил Роджер Малвин, -

что хотя сам был серьезно ранен, истощен и слаб, на протяжении многих миль

служил мне опорой и поддержкой и оставил единственно по моей настоятельной

просьбе, ибо я не хотел, чтобы твоя смерть была на моей совести. Ты скажешь

ей,

что был мне надежным и преданным другом во всех выпавших на нашу долю

страданиях и опасностях, и если бы твоя кровь могла спасти меня, ты пролил

бы ее до последней капли. Ты скажешь ей, что был мне дороже сына, и, умирая, я благословляю вас обоих, а мои меркнущие глаза видят долгий и богатый

многими радостями путь, по которому, как я надеюсь, вы пойдете рука об

руку… При последних словах Малвин почти поднялся с земли, как будто

картина грядущего счастья вдохнула в него новые силы, осветив и согрев

окружавшую их дикую, непроходимую глушь; но когда в следующее мгновение он в

изнеможении откинулся обратно на сухие дубовые листья, огонек надежды, загоревшийся было в глазах Ройбена, погас. Юноша почувствовал, что грешно и

безрассудно думать о счастье в такую минуту. Малвин видел, как меняется

выражение его лица, и постарался обмануть своего младшего товарища для его

же блага.
– Возможно, я ошибся, и дела мои не так уж плохи, - заговорил он

снова.
– Быть может, если вовремя подоспеет помощь, я смогу оправиться от

раны. Наши уцелевшие товарищи уже должны были добраться до пограничных

застав с вестью о постигшем нас несчастье, и теперь новые отряды спешат на

подмогу. Если тебе посчастливится встретить одну из таких групп и проводить

сюда, кто знает - возможно, я еще увижу свой дом и смогу насладиться теплом

родного очага. Печальная улыбка блуждала по лицу умирающего, когда он внушал

Ройбену эту необоснованную надежду. И тем не менее слова его достигли цели.

Никакие эгоистические соображения, ни даже бедственное положение оставшейся

без опоры Доркас неспособны были заставить юношу покинуть раненого товарища, однако он уцепился за мысль, что жизнь Малвина еще можно спасти, если

вовремя привести помощь, и врожденный оптимизм его натуры возвел эту слабую

возможность чуть ли не в ранг уверенности.
– Отчего бы и нет?
– пробормотал

он вполголоса.
– Мне помнится, когда удача нам изменила, один трус бежал с

поля боя. Он не был ранен и мог развить хорошую скорость. Получив новости о

стычке, любой настоящий мужчина на границе возьмется за мушкет, и пусть

сомнительно, чтобы какой-нибудь отряд забрался так далеко в чащу, быть

может, мне удастся встретить их хотя бы на расстоянии дня пути. Но скажите

честно, - добавил он, повернувшись к Малвину, поскольку не хотел доверяться

только собственным чувствам, - будь вы на моем месте, оставили бы вы меня

одного, пока во мне еще теплится жизнь?
– Тому уже двадцать лет, - со