Великий карбункул

Готорн Натаниель

ученого историка. Сильнее прочих поразила меня история таинственного черного

портрета, висевшего когда-то в Губернаторском доме, как раз над той

комнатой, где сидели теперь мы оба. Читатель едва ли отыщет в других

источниках более достоверную версию этой истории, чем та, которую я решаюсь

предложить его благосклонному вниманию, - хотя, без сомнения, мой рассказ

может показаться кое-кому чересчур романтическим и чуть ли не

сверхъестественным.

В одном из апартаментов

Губернаторского дома на протяжении многих лет

находилась старинная картина; рамы ее казались вырезанными из черного

дерева, а краски так потемнели от времени, дыма и сырости, что на холсте

нельзя было различить даже самого слабого следа кисти художника. Годы

задернули картину непроницаемой завесой, и лишь полузабытые толки, предания

и домыслы могли бы подсказать, что было когда-то на ней изображено.

Губернаторы сменяли друг друга, а картина, словно в силу какой-то

неоспоримой привилегии, висела все там же, над камином; она продолжала

оставаться на прежнем месте и при губернаторе Хатчинсоне, который принял

управление провинцией после отъезда сэра Фрэнсиса Бернарда, переведенного в

Виргинию.

Однажды днем Хатчинсон сидел в своем парадном кресле, откинувшись на

его резную спинку и вперив задумчивый взор в черную пустоту картины. Между

тем время для такого бездеятельного созерцания было в высшей степени

неподходящее: события величайшей важности требовали от губернатора самых

быстрых решений, ибо не далее как час назад он получил известие о том, что в

Бостон прибыла флотилия английских кораблей, доставивших из Галифакса три

полка солдат для предупреждения беспорядков среди жителей. Войска ожидали

разрешения губернатора, чтобы занять форт Уильям, а затем и самый город.

Однако же вместо того, чтобы скрепить своею подписью официальный приказ, губернатор продолжал сидеть в кресле и так старательно изучал ровную черную

поверхность висевшей против него картины, что его странное поведение

привлекло внимание двух людей, находившихся в той же комнате. Один из них, молодой человек в кожаной военной форме, был дальний родственник

губернатора, капитан Фрэнсис Линколн, комендант Уильямского форта; другая, юная девушка, сидевшая на низкой скамеечке рядом с креслом Хатчинсона, была

его любимая племянница, Элис Вейн.

В облике этой девушки, бледной, одетой во все белое, чувствовалось

что-то воздушное; уроженка Новой Англии, она получила образование в Европе и

потому теперь казалась не просто гостьей из чужой страны, но почти существом

из иного мира. Много лет, до самой кончины ее отца, она прожила вместе с ним

в солнечной Италии и там приобрела живейшую склонность к изящным искусствам, особенно к скульптуре и живописи, - склонность,

которую не часто можно было

удовлетворить в холодной и аскетической обстановке жилищ местной знати.

Говорили, что первые опыты ее кисти уже выказывали незаурядное дарование; но

суровая атмосфера Новой Англии неизбежно сковывала ей руку и отнимала краски

у многоцветной палитры ее воображения. Однако упорный взгляд губернатора, который, казалось, стремился пробиться сквозь туман долгих лет, окутывавший

картину, и открыть предмет, на ней изображенный, возбудил любопытство

молодой девушки.

– Известно ли кому-нибудь, милый дядюшка, - спросила она, - что это за

картина? Быть может, предстань она перед нашим взором в своем первозданном

виде, мы признали бы в ней шедевр великого художника - иначе отчего она

столько лет занимает такое почетное место?

Видя, что губернатор, против обыкновения, медлит с ответом (он всегда

бывал так внимателен к малейшим капризам и прихотям Элис, как если бы она

приходилась ему родной дочерью), молодой комендант Уильямского форта решился

прийти ему на помощь.

– Этот старинный холст, любезная кузина, - сказал он, - перешел в

Губернаторский дом по наследству и хранится здесь с незапамятных времен. Имя

художника мне неизвестно; но если верить хотя бы половине историй, что ходят

об этой картине, ни одному из величайших итальянских живописцев не удавалось

создать произведение столь прекрасное.

И капитан Линколн тут же рассказал несколько связанных с этой старинной

картиной преданий, которые, поскольку нельзя было воочию убедиться в их

неосновательности, сохранялись и передавались из уст в уста, подобно

народным поверьям. Одна из самых фантастических и в то же время самых

распространенных версий утверждала, что это подлинный и достоверный портрет

самого дьявола, каковой позировал для художника во время шабаша ведьм близ

Салема, и что необычайное, устрашающее сходство портрета с оригиналом было

впоследствии публично засвидетельствовано многими чародеями и ведьмами, судимыми по обвинению в колдовстве. Другая версия гласила, что за черной

поверхностью картины обитает некий дух, нечто вроде фамильного демона

Губернаторского дома, который уже не раз являлся королевским губернаторам в

годину каких-либо грозных бедствий. Например, губернатору Шерли этот

зловещий призрак показался за день до того, как армия генерала Эберкромби

потерпела позорное поражение у стен Тикондероги. Многим из слуг

Губернаторского дома неоднократно чудилось, будто чье-то мрачное лицо

выглядывает из черных рам: это случалось обычно на рассвете, в сумерках или