Великий князь Русский
Шрифт:
На пряслах между Набатной и Тимофеевой башнями шла сеча — татары закидали ров остатками горелых бревен посада, напористо перелезли и уже рубились на заборолах.
— Вперед! — заорал я, заглушая собственный страх, и рванул саблю из ножен.
Мы взлетели по лестницам к зубцам стены.
Лязгала сталь, под страшными ударами вминались и трескались шишаки и панцыри, но снизу лезли и лезли. Я мельком глянул сквозь зубцы — почти у самого рва верхом на коне орал и размахивал саблей разодетый в дорогие одежды мурза, подгоняя
К Тимофеевой ордынцам пробиться не получалось — там во лбу русского клина шел громадных размеров детина, раскидывая штурмующих, как щенков.
Оттого весь удар пришелся в нашу сторону.
— Алла! Алла! — нас выдавливали к башне.
Ровно до того мгновения, когда ратные разглядели меня.
— Князь! Князь!
— Москва!!! — заорал я что было мочи, и мы неожиданно ломанулись вперед.
Одновременно с Набатной у нас за спиной грянул залп, и того мурзу вместе с половиной свиты снесло с коней.
Звенели сабли, густо матерились ратные, русские и татары сцеплялись насмерть и так, в обнимку, ломая жерди парапетов, рушились вниз. Там уже набегали мужики с дрекольем и забивали татар.
Вонища в схватке стояла первостатейная — пропотевшие поддоспешники, оскаленные пасти с гнилыми зубами, из которых к тому же несло бараньей похлебкой с чесноком, разрубленные тела со всеми кишками и дерьмом…
А мы перли и перли, пока не сбросили вниз последнего чужака и не сошлись с теми, кто наступал от Тимофеевой башни. Только тогда я признал в детине молотобойца Никешу, тоже ощерившегося в радостной улыбке:
— Княже!
Последние татары кинулись от стены в отступ, подгоняемые выстрелами и едва успели утащить тело мурзы, от которого остались в основном сапоги и кровавые шелковые тряпки.
Я скинул шлем, утер пот дрожащей рукой и пересчитал своих — Волк, Петька Ходкевич, Сенька Чарторыйский, сын Палецкого Федька Пеструха…
— Где Васька??? — меня как подбросило, хотя только что я едва стоял.
— Так это, — недоуменно махнул рукой Ходкевич, — у Басенка остался, при пушках…
— Выпорю мерзавца!!!
— Кого, Басенка? — выпучил глаза Сенька.
— Ваську, стервеца, ему же наказано было не отходить!
Внизу, в церкви Воздвиженья у Ховриных ударил колокол, стали слышны пение монахов с подворья Кирилло-Белозерского монастыря и разноголосый бабий плач.
Мы метнулись обратно к Фроловским, нашли Ваську невредимым, я на радостях выписал ему подзатыльник и обещал двадцать горячих за небрежение приказом.
Татары продолжали давить, но уже без прежнего азарта и через шесть часов приступ сошел на нет.
— Отобьемся! — уверенно заключил Федька, отстояв благодарственный молебен в Успенском соборе.
Басенок угукнул, и я с ними согласился — пушки есть, пороховое зелье тоже, воеводы крепки, ратники, горожане и собранные за стены окрестные жители надежны… Одна проблема — сущее столпотворение в
Мы сочли дневные потери — умеренно, часть пораненых уже вернулась в строй, в том числе Никеша, которого, как оказалось, зацепило в свалке. А вот Гриша Кривой Кошель, мытарь и доглядчик, полег у Никольской башни. Теперь думай, кого ставить на его место, чтобы не обидеть остальных и чтобы человек был надежный…
Вечером по стенам прошелся Ремиз, распевая, по своему обыкновению похабные частушки, в этот раз про татар. В наступивших сумерках ордынские лучники уже не могли бить точно, как днем, и потому Ремез несколько раз бесстрашно влезал прямо между зубцами, под боевые ставни, и размахивал вынутым из порток срамом, насмехаясь над осаждающими. В ответ неслась ругань и неметкие стрелы, Ремеза поддерживали пищальники, так и дождались ночи, переругиваясь и грозясь.
— А давай их пугнем? — предложил Федька.
— Угу, как ежа голым задом, — скривился я.
— Не, смотри: они сюда изгоном пришли, нигде боя не имели…
— И что?
— Да то, что они не знают, куда войско делось! Если мы устроим трезвон и пальбу, то могут подумать, что Шемяка с войском подошел!
— А толку-то? — я все никак не мог уразуметь смысл пугания.
— Ну, спать не дадим…
— Ага, а сами, значит, дрыхнуть будем.
— Не, мы на вылазку пойдем. Тогда точно напугаем.
— Бог с тобой, делай, как сочтешь нужным, — в конце концов, полководец и стратег у нас не я, а Федька, ему видней.
Треть ночи прошла в приготовлениях
А потом взревели трубы, во всех кремлевских церквах ударили в колокола, а по всем трем мостам на Торг выкатились многостволки, расчистившие путь Федькиным конным. Как уж он сумел подать известие в Спас-Андроник, тоже крепко державшийся в осаде, не знаю, но оттуда донесся не меньший шум.
Всадники, со свистом и гиком порубав сколько-нито татар, вернулись под прикрытие артиллерии, а Басенок еще врезал навесом из самых больших пушек — успел, шельмец, построить под них наклонные подставки!
Паника разыгралась знатная, в татарском стане вопили как бы не громче нас и палили в белый свет, как в копеечку. Дудели зурны или как их боевые дудки называются, били барабаны, орали десятники и беки, от опрокинутых котлов столбами вставал пар, а огонь под ними перекинулся на юрты и палатки…
К утру, обозрев округу в подзорную трубу с башен, воеводы порадовали, что царевичи, бросив обоз и стан, бежали. Остались только несколько сотен — жечь костры, да пускать в город тяжелые стрелы. Раздухарившиеся конники тут же метнулись за стены, рубить и ловить прикрытие.