Великий князь Русский
Шрифт:
— Бежали вброзе, с великим соромом, гонимые гневом Божьим, — подвел итоги скорой татарщины Палецкий.
— Все по пророчеству Ипатиеву свершилось, — довольно усмехнулся утром Волк, но тут же заткнулся, увидев мои осатанелые глаза.
Зла не хватает, пророк, мать его!
Но в целом, все не так уж плохо — город устоял, зажиток сохранили, зерно спасли, людей в полон угнать не дали, и можно считать, что мы отделались малой кровью.
Если бы не шальная стрела, пробившая горло Васьки.
Глава 15
Слуцкая война
Всю
А тут пришлось писать самому. Как, ну как сказать самому близкому мне в этом веке человеку, что его сын убит? Что я недоглядел, не успел ухватить за плечо и удержать, когда Васька метнулся с конными рубить татарский арьергард?
Изнывал, скрипел пером, зачеркивал, комкал и выбрасывал… Бумаги извел — страсть сколько, но за два дня накорябал только пару строк.
Душу терзала горькая истома, и я малодушно прятался от нее за делами, которых после набега прихлынуло море разливанное.
Народишко из города бегом-бегом расходился по своим селам и деревням, чтобы успеть до холодов починить или наново отстроить порушенное да сожженное. В Кремле тут же сделалось пусто и невероятно просторно, но вид имело самый неприглядный, все надо было приводить хоть в какой порядок до приезда великих княгинь из Углича.
Великокняжеский двор сжирал уйму внимания, один только учет истраченного за время осады на обустройство и прокорм людей не оставлял времени ни на что остальное. Я очевидным образом не вытягивал и только обалдевал — как Маша-то ухитряется со всем управляться?
Сад у житного двора сверкал обглоданными, а кое-где и поломанными стволами, и каждая улочка под стеной — проплешинами от костров, на которых грели смолу, кипятили воду или же варили похлебку. А мусор? От осады, от тесного сидения в крепости тысяч людей и несчитанного числа голов скотины, от пробитых и горевших на приступе деревянных кровель, ставень, ходов и лестниц, его появились просто горы!
Отчаявшись, я бросил вникать в росписи двора и отчеты чашников с ключницами — все равно сейчас проверить толком не смогу, так что хрен с ними, даже если что и прилипнет к рукам, то на фоне общего разорения это немного. Понятное дело, что каждый из слуг и дворских себя не обидит, но рамки были мной и Машей установлены твердо, и за жадность выше меры могли не только кнутами на конюшне шкуру со спины спустить, но и чего похуже устроить, вплоть до потока и разграбления.
Только и приказал все вымести, вычистить и вымыть, чтобы хоть похороны Васи прошли не посреди колоссального бардака. А сам носился вскачь между моими селами, загородным двором, Спас-Андроником — лишь бы подальше от проклятого письма.
Везде уже стучали топоры, плотники поправляли заборы, дворники сгребали и грузили на телеги тот мусор, который не мочно было сжечь в печах. Восстанавливали и поправляли не только свое, но общие мостовые,
В посад, где множество людей осталось без крыши над головой, неостановимо пошли обозы с лесом. Кто мог — рубили себе новые дома, а для неимущих я приказал ставить на зиму общие бараки. Понемногу на закопченных и погорелых улицах разбирали обугленные остовы, меж них зажелтели свежеошкуренные бревна. В немногих каменных церквях ставили леса для изографов — расчищать и подновлять покрытые сажей после татарщины росписи.
На Яузском городке, глядя на опаленные и кое-где пробитые дубовые стены Политекнио и стоявшие неприступно на холме каменные башни Спас-Андроника, спросил у Кассиодора:
— Как отбились?
— Пушками, княже, все больше пушками, — потеребил седеющую курчавую бороду механикус. — Пороха много стратили, а когда совсем худо было, Збынек в пороховой амбар с фитилем пошел, чтобы не досталось басурманам.
Чех только скупо улыбнулся.
— Людей много побило?
— Мастеров никого, почти всех успели отправить в Ростов. Одна мастерская погорела, не успели затушить, за месяц поправим.
— Добре. Запускайте работу, коли нужно что, говорите, а я поехал.
Конвой привычно вытянулся в две вереницы вдоль дороги, по которой тянулись телеги и возы. Пропуская их, рынды и постельничие порой сталкивались и звякали стременами, но уже перешучивались с возчиками, да они отвечали тем же.
По дороге проверили Соляной двор, Варьскую и Великую улицы, где распоряжались городовые бояре, на ходу решили, кому какая помочь нужна. Но вся эта круговерть не спасала от тяжелых мыслей — как написать Диме, что сказать Стасе. Еще наверняка найдутся сволочи, что припомнят отравление Юрия Дмитриевича, повесят на меня и начнут нашептывать Шемяке, что его крестный брат решил потихоньку извести все галицкое семейство…
Сквозь стук топоров и разъезженные до состояния болота улицы мы добрались в многострадальное Воробьево.
Татары сожгли все.
— Мельницы, — чуть не рыдал тиун, — мельницы все дотла, одно погорелое место! Только отстроили, а они…
Он утер шапкой чумазое лицо, собрался и продолжил:
— Мука цела, всю успели в Кремль свезти. Зерно что осталось, закопали, тоже уцелело. Басурмане троих увели, кто последние в селе остались, да один сбег, вернулся, Бог даст, и остальные тоже…
Надежда такая была — на отходе Махмуда и Ахмата крепко потрепали касимовские и рязанцы, по сказкам, даже убили кого-то из царевичей. Так что не исключено, что татарщина обошлась ордынцам куда дороже, чем нам. Но все портило скверное ощущение, будто вернулся в обокраденную квартиру, когда не денег жаль, а выворачивает оттого, что в твоем доме рылся чужой и хватал грязными лапами дорогие сердцу вещи.
— Ставим три большие избы на зиму, хоромы княжеские… — тиун запнулся и посмотрел на меня.