Великий тес
Шрифт:
На холме, выщербленном по склонам тропами скота, стояло пять войлочных юрт. Над ними курился дым, неуверенно лаяли собаки. Моросил дождь. Редкий туман висел над дельтой реки. Коровы и быки с мокрыми спинами лениво пережевывали жвачку. Жались друг к другу овцы в отарах.
Казаки были замечены еще у воды. К ним прискакали двое мужиков на неоседланных конях, молча разглядели служилых и понеслись обратно, взмахивая локтями, как птенцы неоперенными крыльями.
Похабов приказал остановиться напротив стойбища. Из юрт начали выходить мужики в халатах
— Дружинка — за струг! — приказал сын боярский, заметив воинские сборы. — Федька, ко мне! Если что, будешь первым палить!
Казаки без суеты раздули тлевший огонь, зажгли фитили пищалей и мушкетов. Собравшись толпой, воинские мужики двинулись к реке пешком. Шагали они важно, переваливаясь с боку на бок, глядели на гостей неприязненно. За первой шеренгой, одетой в богатые халаты и брони, шли мужики попроще, в суконных и меховых шапках. Все остановились в двадцати шагах от реки, молча уставились на незваных гостей.
Похабов окликнул толмача, сделал десять шагов вперед. Под боком у него боязливо жался Мартынка.
— Хазак!.. Хазак! — прокатился ропот за широкими спинами в бронях.
В первом ряду с грозным видом стоял молодой мужик в шапке, шитой
серебром, с серебряным наборным поясом. К нему и обратился Иван Похабов с государевым жалованным словом. Мартынка залопотал, загыркал, чтобы здешние мужики на государеву милость были надежны и были бы под его государевой рукой в вечном подданстве. И государь их пожалует, велит от врагов оберегать.
Иван Похабов подождал, когда толмач умолкнет, добавил громовым голосом:
— А нынче опечален наш государь убийством казаков в здешних местах. Велел нам казнить здешние народы за ваши вины с милостью и с пощадой. Если поклянетесь ему в верности и дадите ясак — он всех простит!
Мартынка, протараторив сказанное атаманом, опять умолк. Молчали и мужики, вышедшие к казакам. Толмач кашлянул, шмыгнул носом.
— Вдруг не понимают по-балагански? — пробормотал, виновато поглядывая на Похабова.
Но самый видный мужик в серебряной шапке скривил пухлые безусые губы, плюнул на землю и сказал:
— Нет у нас соболей! Весной мунгалам продали. Ждите зимы, будут соболя — одарим!
Плевок в сторону заката после жалованного государева слова возмутил казаков.
— Бей их, батька! — взвыл Федька Говорин. — Царю нашему не поклонились!
Браты, будто ждали этого крика, выхватили сабли, ножи, подняли дубины и бросились на сына боярского с толмачом. По уговору те оба упали на сырую землю. Федькины казаки дали залп. Пороховой дым на миг скрыл нападавших и тут же густым облаком был отнесен по течению реки.
Залп не напугал кочевников и не сильно навредил им. Двое раненых отползли в сторону, остальные с яростью бросились на казаков. Мартынка откатился к стругу, перескочил через него с борта на борт через лежавшую на спине Савину. Лицо женщины было сосредоточенным, незрячие глаза глядели в низкое, хмурое небо.
Иван завертелся чертом, не давая
Пятерых во главе с Дружинкой Иван оставил возле струга, при пленных, с остальными побежал к юртам. Оттуда пустили несколько стрел. Казаки ответили парой выстрелов. Мужики бросились ловить коней и без седел умчались вверх по протоку.
«За подмогой!» — Похабов махнул саблей в их сторону и указал Федьке на три юрты. Сам с казаками ворвался в большую. Народу в ней было много, в большинстве старики и дети. Из-за сундуков зверятами выглядывали малолетки.
Юрта была богатой. Князец имел много серебряных украшений, алое сукно от бухарских или заморских купцов.
— Атаман! — вскрикнул Мартынка, перебирая в руках русскую кольчугу. Затем, разбросав ворох одежды, поднял казачью ладанку и опять окликнул Похабова.
Перевернув все, опростав сундуки, казаки сложили в лавтак серебро, брони, ладанку, найденный топор, сукно. Рухляди они не нашли. Под бессильное кряхтение стариков и подвывание старух сбили в кучу девок и женщин с детьми, двух мужиков, которые не оказывали сопротивления.
Зааманаченных было больше двух десятков. Глядя на детей, Савина жалостливо всхлипывала и вытирала слезы. Казаков она ни о чем не просила, ни в чем не винила. Иван подошел к связанному князцу, бросил к его ногам лавтак с кольчужкой. Спросил, где взяли.
— Наменяли у тунгусов! — хмуро ответил тот.
И как ни пытали его, стоял на своем. Потом предложил мириться:
— За моих людей возьмите выкуп, что награбили. На другой год, как будут соболя, дам ясак! — рыкнул и снова сплюнул под ноги.
На стане задымили костры. Казаки стали готовить ужин. К ночи пришли старухи, принесли заложникам вареного мяса, творога и кислого молока. Казаки уже говорили между собой о дележе добытого на погроме.
— Князцов и их семьи можно аманатить, можно отпускать за выкуп, продавать нельзя! — напомнил государев указ Похабов. Воеводы, охотно покупавшие ясырей, часто говорили об этом.
— Мы сами теперь, как ясыри, связаны этой оравой по рукам и ногам! — ворчал Федька. — Давай отпустим раненых?
— Отпусти! — разрешил Похабов. — Князца держи.
Федька кликнул помощников, те развязали руки раненым. Кому-то несильно поддали под зад за дерзость и отправили к юртам лечиться.
Все так же бусил дождь. Невидимая влага висела в воздухе, зябко оседала на лицах и одежде. Мужики, убежавшие на конях, к вечеру не вернулись ни с подмогой, ни с выкупом, ни с предложением о мире. Ясыри, скорчившись, жались друг к другу. Промокший князец неприязненно буркнул Мартынке, чтобы казаки и ясыри принесли и поставили малую юрту.