Вена, 1683

Подхородецкий Лешек

Однако в действительности дела обстояли несколько иначе. Как говорит Силахдар-Мехмед-ага, уже во второй половине августа, за несколько дней до поражения под Бизамбергом, Хусейн-паша предостерегал Кара-Мустафу о возможном подходе к австрийцам помощи и извещал, что «поблизости (находится) также король польский, окаянный, по имени Собеский, который идет на подмогу Вене сам, собственной персоной, с великим гетманом и польным гетманом подвластной Польше Литвы, а также с тридцатью пятью тысячами пеших и конных гяуров польских»^{63}. Не принимая во внимание ошибочную оценку участия литвинов в походе, турки относительно быстро и точно определили польские силы. Однако Кара-Мустафа не доверял разведке и свято верил в польско-турецкий договор от 1678 года. «Главным военачальником овладели столь высокое мнение о себе и такая беспечность, что ни на йоту не давал он веры схваченным языкам, как и не велел (по своей инициативе) устанавливать слежку, — комментирует этот факт другой турецкий хронист, Хусейн Хезарфенн. — А между тем, по показаниям языков, которых взял

и привел его милость татарский хан, число гяуров (идущих на помощь Вене) превосходило все ожидания: король польский и другие (ошибочно приведенные хронистом. — Л.П.) должны были вместе с немецким войском подойти не позже, чем через три дня (не совсем точно. — Л.П.), а по приходе обязательно вступить в замок и разгромить лагерь монарших войск. Однако же эти их показания никто не принимал всерьез. (Великий визирь) ввел обычай: как только языки заговорят, отрезать им головы, чтобы войско (ни о чем) не знало»^{64}.

Лишь 4 сентября, когда схваченный пленный дал показание, что на помощь столице движутся 35 тысяч поляков с королем во главе, а также 85 тысяч немцев и австрийцев под командованием императора (что не совсем верно. — Л.П.), а пойманные ханом австрийцы показали то же самое, Кара-Мустафа наконец поверил этой информации и начал приготовления для отражения идущих на помощь австрийцам войск. По сведениям турецких хронистов, он осаждал Вену «лениво». Это подтверждает и Собеский в письме королеве от 9 сентября: «Почему около Вены очень редко стреляют, понять не можем». Кара-Мустафа считал, что город и так будет в руках турок из-за отсутствия в нем продовольствия и боеприпасов. Он не хотел идти на генеральный штурм, так как взятие Вены таким способом сулило добычу не ему и государственной казне, а грабящим город солдатам. Лишь теперь, получив известия о подходе к городу помощи, он ускорил темп осадных работ и усилил артиллерийский обстрел, чтобы провести подготовку для решающего штурма, который позволил бы туркам взять Вену до подхода помощи. Когда посланный на разведку 8 сентября администратор одного из санджаков Дели-Омер-бей подтвердил показания другого австрийского пленного, что польский король и немецкий император (последнее неверно. — Л.П.) уже перешли по мосту Дунай и, оставив груз, идут только с войском на помощь, великий визирь созвал своих командиров на военный совет. Приблизительно через час было принято решение: «После подхода йеверных все, кто сидит в окопах, останутся на своих участках, а все паши с отрядами своей придворной конницы и кавалерией своих эйялетов двинутся на неприятелей и вступят с ними в бои и сражения. Когда благодаря милости Аллаха мы дадим им отпор и победим, тогда силой возьмем и замок»^{65}.

Другого мнения был только вызванный на помощь с 8 тысячами человек из-под Яварина бейлербей Буды Ибрагим-паша, который предлагал вывести из окопов под Веной всех янычар, выкопать перед турецким лагерем широкий ров и разместить там всю пехоту и артиллерию, а за ней поставить в боевой готовности конницу. «Когда обреченные на пекло гяуры окажутся на расстоянии снарядного выстрела, откроем огонь из всех пушек сразу, потом сыпанем разок свинцом (из ружей и мушкетов), а потом, доверившись Аллаху, пойдем в атаку сразу всей конницей. Есть надежда, что с помощью Аллаха Всемогущего войско мусульманское победит и восторжествует, а войско гяурское будет разбито и разгромлено», — сказал он.

Однако предводитель янычар и некоторые паши не дали больше Ибрагим-паше и слова сказать, доказывая, что взятие Вены — дело уже решенное, что нельзя выводить в поле осаждающую ее пехоту и артиллерию. Кара-Мустафа полностью поддержал своего сторонника и навязал совету свой план, угодливо принятый всеми остальными.

Распыление сил перед лицом надвигавшейся мощной армии было фатальной ошибкой турецкого командования, тем более что в окопах под Веной были оставлены самые лучшие отряды, а против союзников направлена в основном только нерегулярная конница и народное ополчение. Кара-Мустафа наивно полагал, что этих сил достаточно, чтобы задержать войска союзников и не подпустить их к городу.

После принятия столь неудачного решения великий визирь сел на коня и вместе с командирами отправился на рекогносцировку местности и дорог, ведущих к Вене, по которым могла пойти армия христиан. Вернувшись в свой шатер, он отдал приказ диярбакырскому бейлербею Кара-Мехмед-паше, чтобы тот вместе с бейлербеями — сивасским Бинамаз-Халил-пашой, алеппским Дели-Бекир-пашой и аданским Дели-Эмир-Мехмед-пашой, а также с 5400 воинами народного ополчения их эйялетов занял передовые позиции у подножия Венского Леса. Бейлербею Буды Ибрагим-паше вместе с 4000 придворной конницы и столькими же сипахами народного ополчения велел занять позиции рядом с монастырем на Каленберге. Рядом с ним расположились бейлербеи: боснийский визирь Хызыр-паша, караманский Шишман-Мехмед-паша, марашский Омер-паша, уйварский Шейх-оглу-Али-паша, а также администраторы многих санджаков, свыше 5000 янычар, 500 джебеджи [47] , 3000 сипахов из различных формирований. Всего силы, отданные под команду Ибрагим-паши, насчитывали 23 тысячи человек. Эти войска разместились вдоль Дуная и перед лагерем турецких войск.

47

Джебеджи — солдаты, занятые производством оружия и амуниции.

Татарский

хан еще в самом начале осады получил приказ стеречь переправы на Дунае под Тульном и не дать армиям, идущим на помощь Вене, форсировать реку. Давно враждующий с Кара-Мустафой, он не подчинился его приказу и безучастно наблюдал издалека за переправой христианских войск. Когда какой-то имам начал уговаривать его напасть на мосты и помешать союзникам переправляться, ответил: «Эх ты, эфенди! Или ты не знаешь, как этот осман издевался над нами! Довел до того, что мы значим для него не так, как те гяуры, валах и молдаванин. Сколько раз я писал о сборе и передвижении этого неприятеля, давая знать, что врага много и сопротивляться ему невозможно, а также уговаривал, чтобы войска и пушки вывел из окопов и они в случае нужды начали открытый бой, а если нет, то отошли спокойно. Но он продолжал стоять на своем, и не удалось мне получить одобрения моим словам, в письмах же, которые прислал в ответ на мои, среди тысячи ругательств говорил такие вещи, что едим вонючую конину! А ведь с помощью Аллаха Всевышнего ничего ему не стоило до союза со мной одолеть этого неприятеля… Я знаю, что поступок этот позорный, нашей религии противоречащий, но не чувствую уже в себе пыла… Пусть сами увидят, как мало стоит этот человек, и пусть знают, что значит татарин». Сказав это, он стегнул коня и, забрав татарское войско, отправился на гяуров»^{66}.

Приведенные Силахдар-Мехмед-агой слова хана наилучшим образом отражают противоречия интересов Турции и Татарского ханства, силившегося вырваться из-под могущественной опеки султана и вести более самостоятельную политику. Реализуемая Кёпрюлю политика централизации государства наносила удар по крымским ханам, поэтому они вообще не желали Турции новых побед. Им достаточно было захватить в Австрии побольше добычи. Поэтому татары без боя ушли от Дуная и даже не пытались помешать союзникам при их трудном переходе через горы Венского Леса. Таким образом, не отсутствие информации о союзниках, а политические разногласия и фатальное решение, принятое в турецком лагере, позволили войскам Яна III спокойно переправиться через Дунай, а потом идти к Вене.

«Нечего нам этих турок и этого черного Мустафы бояться, потому что неприятель, который нам без помех дает строить мост на Дунае, на самом деле нестрашен», — критически оценил король своего противника [48] .

Между тем, Кара-Мустафа делал вид, что у него нет претензий к Мюрад-Гирею. Когда 9 сентября хан прибыл со своим войском в турецкий лагерь, принял его с почестями и дал в его честь пир, затем велел надеть на него сановничью шубу из соболя. На известие об огромной силе приближающихся войск приказал снять с валов вокруг Вены 62 орудия и установить их у дороги, идущей вдоль Дуная, откуда ждали подхода неприятеля. В этот день из Венгрии приехали возы с провиантом, поэтому перед шатром великого визиря начали продавать войску продовольствие по фиксированным ценам, что значительно улучшило настроение солдат.

48

Есть разные версии высказывания короля на эту тему. Несколько иная дается в Salvandy Narcyz, Jan III Sobieski. Warszawa, 1920.

Тем временем, идущие на помощь австрийцам войска уже направлялись к Венскому Лесу тремя колоннами, впереди шли усиленные конные разъезды. Вечером 9 сентября союзники подошли к самому подножию гор. Они двигались по территории, совершенно опустошенной татарами, где не было не только какого-либо продовольствия, но и корма для лошадей. Все окрестное население давно сбежало в страхе перед ордой, а кто не сумел, тот или в плен татарский попал или под острыми саблями полег. Даже посевы все были вытоптаны. Поэтому дорога через разоренную местность была очень тягостной для идущей на помощь армии. Двигавшиеся в правой колонне поляки остановились на ночь под сожженным местечком Кёнигштадт, идущие в центре и на левом крыле немцы и австрийцы разбили лагерь у Санкт-Андре.

10 сентября имперские войска двинулись по дороге вдоль Дуная. В тот день при них находился и Собеский, опасавшийся, что идущие по более легкой дороге австрийцы выдвинуться вперед, чем навлекут на себя контратаку силами всей турецкой армии. Однако австрийские солдаты шли по разоренной дороге медленно, оставляя в тылу все тяжелые орудия. Немцы тоже бросили свою артиллерию у подножия Венского Леса. Вечером австрийцы достигли Клостернойбурга, а немцы — Кирлинга.

Значительно более трудная дорога досталась полякам. «Пошли мы во имя Господа нашего по непроходимым, как разуму людскому показалось из-за узости дорог, камней и густых лесов, горам», — писал генерал Контский. Поляки шли «через непреодолимые пропасти и леса, только зверям известные тропы, без обоза», вторил ему анонимный очевидец^{67}. Оказалось, что карты, которыми располагали поляки, были неточными и вообще фактически не отражали трудностей местности. Поэтому войско было разделено на небольшие колонны, каждой придан лесник, превосходно знавший всю местность и все проходы. Ущелья преодолевали с большим трудом, волоча за собой пушки. Когда лошади из-за усталости останавливались, в орудия впрягались пехотинцы, кто-то толкал колеса, кто-то делал подстилы, и так все вместе, шаг за шагом, продвигались вперед. Немного отставшее правое крыло польских войск всю ночь с 10-го на 11 сентября тянуло пушки и возы с боеприпасами, не имея ни минуты сна. Вдобавок почти сутки дул сильный встречный ветер, еще больше затрудняя движение вперед. Но зато все польские орудия, в отличие от австрийских и немецких, были доставлены на поле боя!