Венеция в русской поэзии. Опыт антологии. 1888–1972
Шрифт:
Приятным исключением на этом фоне выглядел И. Ф. Анненский, подробно описывавший в письмах домой свои гастрономические впечатления:
Набегавшись часам к 4–5, идем в какой-нибудь скромный ресторан. Тут кормят плоховато, но сытно и дешево. На первое кушанье я беру обыкновенно суп con piselli, т<о> е<сть> с горошком и рисом, в него прибавляют еще целое блюдечко тертого сыру… На второе беру Costoletta alia Milanese или Vitello (телятина). За обедом пью местное вино с водой и заедаю скромный обед кусочком сыру. Вот и все [300] .
300
Письмо к Н. В. Анненской от 10/22 июня 1890 г. // Анненский И. Ф. Письма. Т. 1. 1879–1905. С. 71. Эта степень подробности (вызывающая у нас восхищение своей щедростью) удручала его сына, готовившего письма к печати: «Вообще, мне несколько жаль, что именно эти, молодые, во многих своих местах нехарактерные вовсе для А-го письма идут его первыми печатающимися письмами. Все эти упоминания о ценах, завтраках, разорванных пиджаках и т. д. – все это случайное, – ах, до какой степени случайное, нехарактерное, непохожее на А-го! Во всем этом даже, если хотите, какая-то нарочитость: вот, ты хочешь все знать – и я пишу все до мелочей. Эти интимности как бы разжижают изумительные по своей силе и красочности описательные страницы. Этим я руководствовался, когда приводил их частично в своей работе („Литер. Мысль“). Конечно, отсылая свои „письма путешественника“ жене, А-й не ожидал, что menu завтраков попадут в печать, и особенно рядом с письмами других авторов, которые уже обмакивая перо в чернильницу, имели в далеком, отдаленном, но несомненном виду широкую публику их читающую и, в соображении с этим, обсасывающих каждый абзац!» (письмо В. И. Анненского-Кривича
Это подтверждается записной книжкой с тщательно зафиксированными расходами, которую он вел в путешествии. Так, среди трат дня, предшествующего этому письму, значится «сaffe nero» (35 чентезимо), «zuppa a piselli» (40), «filetto al Madera» (80), «formaggio parmegiano» (20), хлеб (5) и вино кьянти (75) [301] .
Что касается последнего, то снисходительность туриста к местным напиткам простиралась обычно дальше, нежели к местной пище. Чрезвычайной редкостью был убежденный трезвенник, наподобие В. Р. Менжинского, будущего председателя ОГПУ, а на тот момент – скромного интеллигента, начинающего прозаика: «Петербуржцу естественно вспоминать своих и писать письма в стиле Пал Палыча <Конради>, т. е. написать целую страницу и ничего не сказать. Впрочем, я веду дневник: 30-го утром пил цитронад со льдом на площади Св. Марка, в 4 часа – на Лидо; в 8 часов – перед мостом вздохов и пр.» [302] . Другой крайностью выглядел И. Бунин, фраппировавший венецианских официантов своей требовательностью по части напитков: «Италию впервые в Венеции увидал. Почему-то на вокзале стал требовать разного вина. Принесут бутылку, а я другого хочу попробовать, получше. Бутылок двадцать принесли. А я всё говорю „ancora“. Весь стол заставили, бегают, обалдели совсем, ничего не понимают. Потом начали хохотать, как сумасшедшие» [303] . Классический же турист хоть и не без оговорок, но снисходил к продукции местных виноделов: «Сидим на веранде у моря и пьем холодное „асти“» [304] ; «Читаю только итальянские газеты, пью только итальянское вино. Газеты скверные, вино – тоже. Цена вину – от 50 сент. до 1 лиры за 1/2 литра. Красное лучше белого» [305] и т. д. Иногда желание продегустировать аутентичные напитки встречало почти непреодолимые трудности в форме языкового барьера:
301
РГАЛИ. Ф. 6. Оп. 1. Ед. хр. 262. Л. 8.
302
Письмо к А. Н. Верховской от 14 сентября 1902 г. (н. ст.) // РГАЛИ. Ф. 427. Оп. 1. Ед. хр. 1986. Л. 1.
303
Беседа И. А. Бунина с В. М. Зензиновым 29 октября 1934 г. – Записи В. М. Зензинова // Новый журнал. Кн. 144. Нью-Йорк, 1981. С. 134. С этим легко сочетается предложение Б. Зайцева: «Иван, живы будем, заедем в Венецию, выпьем Valpolicello в узкогорлых графинах, я покажу тебе такого Тинторетто в Scuola di San Rocco, что ты… (твое словцо!)» (письмо к И. Бунину от 12 августа 1928 г. // Зайцев Б. Собрание сочинений. Т. 11. Письма. 1923–1975 гг. М., 2001. С. 59).
304
Донской И. Н. Стихотворения. Рассказы. Дневник туриста. СПб., 1905. С. 141.
305
Письмо В. Я. Брюсова к отцу от 22 мая 1902 г. (ст. ст.) // РГБ. Ф. 386. Карт. 142. Ед. хр. 8. Л. 38.
Незнакомый сиплый голос говорил:
– Русским языком я тебе говорю или нет: принеси мне лампадочку вермутцу позабористее.
Голос слуги при кабинках – старого выжженного солнцем итальянца-старика в матроске (я его видел раньше) отвечал:
– Нон каписко.
– Не каписко! Чертова голова! Не каписко, а вермут. Ну? Русским языком я тебе, кажется, говорю: вермуту принеси, понимаешь? Винца!
– Нон каписко.
– Да ты с ума сошел? Кажется, русским языком я тебе говорю… и т. д.
– Слушайте! – крикнул я. – Вы русский?
– Да, конечно! Кажется русским языком говоришь этому ослу…
– На них это не действует… Скажите ему по-итальянски…
– Да я не умею.
– Как-нибудь… «прего, синьоре камерьере, дате мио гляччио вермуто»… Только ударение на у ставьте. А то не поймет.
– Ага! Мерси. Эй ты смейся, паяччио! Дате мио, как говорится, вермуто. Да живо!
– Субито, синьоре, – обрадовался итальянец.
– То-то брат. Морген фри [306] .
306
Аверченко А. Экспедиция в Западную Европу сатириконцев: Южанина, Сандерса, Мифасова и Крысакова. С. 70–71.
Путеводитель Лагова рекомендовал рестораны Savoy Restaurant et American Bar («C сев. – зап. стор. площ. Св. Марка. Французск. кухня. Завтр. – 3 л. Обед – 4 л.»), Bauer Gr"unvald («На Calle Larga Ventidue Marzo (ряд. с гост. Италия). Веранда. Немецк. пиво») и Academia («Удобен для посещающих Академию художеств. Простой» [307] ). Путеводитель Филиппова тоже советует Бауэра, а также «Пильзен, Нейман, Капелло-Нэро» [308] («Нейман» – это, вероятно, Hotel Neumann, где жил Блок, а «Капелло-Неро» – несомненно Capello Nero, где останавливался Брюсов).
307
Лагов Н. М. Рим, Венеция, Неаполь и пр. С. 65.
308
Западная Европа. Спутник туриста под редакцией С. Н. Филиппова. С. 87.
Близки к этому были рекомендации В. Немировича-Данченко, который, впрочем, ресторан Бауэра не любил (выше мы приводили его отзыв): «Хотите есть хорошо, дешево и весело, идите в чисто итальянские рестораны: на Мерчерии в Capello Nero, в Vapore [309] , за площадью св. Марка в Citta di Firenze. Хотите платить дороже, ступайте, тут же, под Прокурациями, к Квадри – у него на стенах кстати картины величайших мастеров!» [310]
Названное последним кафе Квадри – одно из трех знаменитых кафе, располагавшихся на пьяцце – Florian, Aurora, Quadri и единогласно рекомендуемых путеводителями. В русской литературе больше всего повезло первому из них – не считая отдельной новеллы в цикле И. Эренбурга «Условные страдания завсегдатая кафе» [311] и россыпи поэтических упоминаний, учтенных в нашей антологии, оно запечатлено – хоть и мимолетно – в десятках прозаических текстов: «Заходил ли он в кафе, шумное и ярко освещенное электричеством, он грезил, что сидит под арками кафе Флориана, о котором упоминается в записках всех путешественников по Венеции» [312] ; «На открытом воздухе сидели за разноцветными столиками посетители кафе „Флориан“, ели крем карамелата, слушали маленькие струнные оркестрики и бойко раскупали у бродячих продавцов сувениров игрушечные гондолы с музыкальным ящиком и балериной в газовой юбочке, которая, стоило только слегка повернуть ключик, начинала кружиться под нехитрую мелодию» [313] ; «Сижу перед кафе Флориан на площади Св. Марка, под арками. За большими полосатыми занавесками солнце милостиво – тень, пронизанная светом. Вкусна в холодном стакане малина со льдом» [314] и мн. др.
309
Между прочим – любимый венецианский ресторан М. Ф. Кшесинской и в. к. Андрея Владимировича (см.: Кшесинская М. Воспоминания. М., 1992. С. 221). Мы вернемся к этому сюжету через несколько глав.
310
Немирович-Данченко В. И. Волны. <М., 1907.> С. 256.
311
Эренбург И. Необычайные похождения. СПб., 2001. С. 734–741.
312
Ашукин Н. Венеция // Художественное слово. 1920. № 1. С. 33.
313
Галанов Б. Четыре года и вся жизнь. М., 1985. С. 430.
314
Волконский С. М. Мои воспоминания. Т. 1. М., 1992. С. 370.
Чрезвычайно показательно
Кто не знает тратторий для простонародья, тот не знает Венеции.
На Виа алла поста есть одна такая траттория, мимо которой я часто проходила, торопясь за письмами с родины.
Низкая проволочная сетка отделяла от улицы кухню, которая была одновременно и трактирным залом. Прямо за сеткой стояли кастрюли, тарелки и готовые порции рыбы и поленты.
По дьявольскому треску, с каким в этой траттории шипели жирные сковородки, по убийственному запаху рыбьего жира и оливкового масла и, наконец, по тучности владельца можно было заключить, что это был один из самых популярных трактиров в этой части города.
Посетители толпились там весь день. Одни полеживали на мосту и на берегу канала, ожидая полудня, другие вытаскивали сети и пластали рыбу, отбросы которой без всякой помехи разлагались на солнце.
Чтобы войти в такой трактир, надо, по-моему, не есть со вчерашнего дня и иметь сильный насморк [316] .
315
Донской И. Н. Стихотворения. Рассказы. Дневник туриста. СПб., 1905. С. 145.
316
Конопницкая М. Сочинения: В 4 т. Т. 4. М., 1959. С. 161–162.
Особую неприязнь у заезжих экскурсантов вызывали разнообразные дары моря, употребляемые в пищу аборигенами:
Мы шли узенькими уличками; справа и слева тянулись необычайные съестные лавки с такими кушаньями, что от них православного человека, пожалуй, только бы затошнило: пьевры, полиппо сепии, безобразные белые мешки с щупальцами и целою массою белых же, усеянных бородавками присосков, вываливающихся из мешка, рыбы, состоявшие из одной головы, с выпученными глазами, раковины, из которых выдавалась противная красная масса, мелкие ракушки, словно груда черных орехов, изредка даже торчал громадный омар, усы которого грозили перегородить улицу, так она была широка, целые груды вареной брюквы, брокколи, гирлянды чесноку и перцу, гроздья винограда и опять длинные черви, раковины, похожие на сигары, из которых высовывались, шевелясь, какие-то бесформенные, похожие на слизь тела, – вся эта роскошь, frutti di mare, собранная со дна лагун и каналов, откровенно выставлялась в открытых дверях и окнах, а то arrosteria с массою жареной рыбы – frittura. К вечеру от нее и хвостиков не останется [317] .
317
Немирович-Данченко В. И. Волны. <М., 1907.> С. 248–249. Ср. описание типичного меню небогатых завсегдатаев главной площади: «И вы видите, как эти обитатели Св. Марка, вылежавшись на солнце, лениво встают со своих мраморных скамей, достают из-под них плетеные корзинки, а из них длинные узкие раковины, раскрывают их, проводят снизу вверх по их внутренности большим пальцем, собирая на него слизистое содержимое ракушки, и отправляют таковое в рот. Это – обед. А уж если очень повезет такому субъекту, то он, вместо ракушек, с наслаждением, достойным лучшей участи, смакует какие-то розовато-фиолетовые мешочки, наполненные внутри черною жидкостью и с восемью приделанными к ним длинными щупальцами с сосочками; по сторонам этого мешка торчат два мутно-белесоватых глаза, и все это имеет для непривычного человека достаточно отвратительный и уж, конечно, совершенно неаппетитный вид. Но этот моллюск с наслаждением поедается аборигенами аркад» (Светлов В. Венецианские рассказы. СПб., 1900. С. 532–533).
Единственное исключение делалось для устриц, привычных для аристократического меню, – но и здесь гурманов поджидала тайная опасность. В 1887 году И. Остроухов, В. Серов и двое братьев Мамонтовых (с эпизодами путешествия которых мы уже встречались выше) жили в Венеции; Остроухов, хорошо помнивший прошлогодний холерный карантин, решительно предостерегал своих спутников от питья сырой воды и употребления свежих frutti di mare, но Серов был непреклонен: «Ты можешь мнительничать сколько хочешь, а я воду пить стану сырую и устрицы буду есть» [318] . На завтраке в отеле он потребовал устриц, которых не нашлось. За обедом история повторилась, как повторилась она и на следующий день. Настойчивый Серов поклялся устриц все-таки раздобыть, для чего они отправились в заранее рекомендованный общим знакомым (и известный уже читателю) ресторан Al Vapore:
318
Валентин Серов в воспоминаниях, дневниках и переписке современников. Т. 1. Л., 1971. С. 250.
Действительно, очень мило. Садик. В укромном уголке нам накрыли стол, и Серов заказал устриц.
Я не протестовал – успокоился, не видя никакой холеры: солнце такое яркое, толпа такая веселая, карболкою не пахнет, и когда слуга как-то странно, прикрывая блюдо боком фрака, принес устриц и поставил перед нами, то даже и я съел их две или три. Остальное, конечно, было скушано спутниками. Серов не преминул поиздеваться.
– Эх ты! Трусишка! Что же не ешь? Прекрасные устрицы и ничего от них не будет!
Наступило время идти обедать. Направились домой, и вдруг кто-то из товарищей, не доходя площади св. Марка, как-то побледнел и говорит, что чувствует себя скверно.
– Резь в животе.
Другой признается в том же. Наконец, что-то неладно и со мной. С трудом и в великом беспокойстве достигаем гостиницы. У входа на обычном месте сидит милый старичок Зандвирт. Мы говорим, что чувствуем себя нехорошо, так и так, мол.
– Где вы завтракали?
– В Al-Vapore.
– Хороший ресторан. А не ели ли вы устриц или frutti di mare?
– Да.
– Боже мой! Да разве можно! Как вам их дали?! Ведь холера еще совсем не кончилась, и устрицы у нас запрещены синдиком. Недавно у меня умер австрийский офицер; тоже отравился устрицами. Не подумайте, что я хочу содрать с вас что лишнее, но я сейчас пришлю вам в комнату бутылку коньяку, выпейте возможно больше, лягте в постель и укройтесь потеплее.
Конечно, ввиду всех ужасов, принялись за коньяк. Кому стало лучше, кому еще хуже. Послали за доктором и дня два провалялись в постелях [319] .
319
Валентин Серов в воспоминаниях, дневниках и переписке современников. Т. 1. Л., 1971. С. 251–252.
Сохранился редкий по выразительности документ – письмо непосредственного виновника, написанное по горячим следам после истории с устрицами и под сильным влиянием присланного отельером лекарства:
Милая моя Лёля,
прости, я пишу в несколько опьяненном состоянии.
Да, да, да. Мы в Венеции, представь. В Венеции, в которой я никогда не бывал. Хорошо здесь, ох, как хорошо. Вчера были на «Отелло», новая опера Верди: чудная, прекрасная опера. Артисты чудо. Таманьо молодец – совершенство. Прости, я, действительно, несколько пьян. Видишь ли, вчера мы поели устриц, сегодня наш хозяин гостиницы докладывает, что у него был один несчастный случай, один немец съел пять дюжин этих устриц и умер в холере (здесь ведь была холера – ты это знаешь). И во избежание холеры мы достали бутылку коньяку (говорят, хорошее средство), по всем признакам холера нас миновала. Лёля милая, дорогая девочка, я люблю, очень люблю тебя. А какая славная опера «Отелло», какая страстная, кровавая. Ты любишь меня, а? Знаешь, я тебя часто, очень часто, вспоминаю. Какая здесь живопись, архитектура, хотя собственно от живописи ждал большего, но все-таки хорошо, очень хорошо. Хотел писать тебе вечерком, но сегодня какой-то дождливый северный день – мы сидим дома (ты знаешь, кто это мы? нас четверо: Остроухов, двое Мамонтовых, славные юноши). Если путешествие будет идти таким же порядком, как до сих пор – то ничего лучшего не знаю. Холера – она прошла, положительно ее больше нет. Прости, прости, моя милая, хорошая. Вот-с как, написал я свой плафон, надоел он мне до некоторой степени. Деньги за него получил, и вот я кучу. Езжу по Италии, славно. Целую тебя, моя дорогая. А все-таки другую не буду любить так, как тебя, моя, моя хорошая. Да, да, ведь ты моя. Ох, прости меня, но я люблю тебя. У меня совершенный дурман в голове, но я уверен, что все, что делалось воображением и рукой художника – все, все делалось почти в пьяном настроении, оттого они и хороши эти мастера XVI века Ренессанса. Легко им жилось, беззаботно. Я хочу таким быть – беззаботным; в нынешнем веке пишут все тяжелое, ничего отрадного. Я хочу, хочу отрадного и буду писать только отрадное. Жаль, сегодня погода дрянь, приятно здесь развалиться в гондоле и ездить по каналам и созерцать дворцы дожей.
Прощай, целую тебя без конца.
Твой без конца В. Серов [320] .
320
Письмо к О. Ф. Трубниковой от 17/29 мая 1887 г. // Валентин Серов в переписке, документах и интервью. Т. 1. Л., 1985. С. 89–90.