Венеция в русской поэзии. Опыт антологии. 1888–1972
Шрифт:
Еще в большей степени пользовались таким методом привлечения клиентов фабрики стекла на Мурано, которые почти не могли рассчитывать на туристов, забредающих самотеком. Атаке муранского комиссионера подвергся уже хорошо известный нам артиллерийский офицер Нацвалов:
Утром 11-го ноября, только что вышел на площадь, как ко мне пристал молодой, высокий итальянец, уговаривая по-французски сейчас же поехать посмотреть музей, выставку и знаменитую стеклянную фабрику в Мурано (городок на острове). Он так был настойчив, что я согласился и, сев на пароходик, мы поехали по Большому каналу вниз к железнодорожной станции. Остановившись на одной пристани, мы высадились, направились пешком по узким улицам и переулкам и подошли, наконец, к большому дому. Войдя в него, я познакомился с директором стеклянной фабрики, очень красивым, полным брюнетом, средних лет, который любезно показал мне целый ряд комнат с выставленными на столах стеклянными произведениями фабрики в Мурано. <…> Не желая связываться с дорогим стеклом, чтобы не возиться с ним в дороге, взяв лишь прейскурант и поблагодарив директора, я поехал с проводником на пароходике же на остров Мурано. Через полчаса, прокатившись по тихим водам Адриатики, доставившей мне удовольствие, я увидел самый остров. Выйдя на берег, мы направились к фабрике. Войдя в нее, там, у горнила стеклоплавильной печи, кипела работа. Стекло плавили, брали его железными прутьями-щипцами, и, вертя ими, или отрезали часть, или же, придав ту или иную форму, опять клали в печь, а затем вновь придавали полужидкому, раскаленному докрасна стеклу – вдуванием или в особых формах – тот или другой вид, и – появлялись: кувшин, графин и т. п. [355]
355
Нацвалов Л. Рассказ о моем первом заграничном путешествии. Тифлис, 1916. С. 84–85.
Гораздо более устойчивым к агрессивному
Нам хотелось прокатиться на тот берег лагуны, где стоит монастырь Св. Георгия. Мы садимся в гондолу, предупрежденные, что гондольеры все как один, куда бы вы ни захотели ехать, считают долгом непременно завезти вас на фабрику венецианского стекла. Мне же до черта не хотелось ехать на эту фабрику, о чем я предупредил гондольера. Но увы, я уж вижу, что он едет не туда, и так и привез нас все-таки на фабрику. Тогда я тоже разупрямился и не вылез из гондолы, чем, очевидно, нанес и материальный, и моральный ущерб сему упрямому гондоловожатому. Он с досадой повернул обратно и повез не к Георгию, а назад в Пьяцетту, где мы сели. Самолюбие и гордость мои разыгрались до предела. Я чувствовал, что сей гондольер считает нас не лучшими из путешественников, т. е. англичан или американцев, которые не могли бы не оказать восхищения знаменитому стеклу. Но я, по правде говоря, к тому же видеть не могу подобного рода редкости и не привез с собой в Москву ни одной из этих пошлейших реликвий вроде Сан-Марко в сталактитовой скале и пр. мерзопакостей.
Выходя из гондолы, я не знал, чем бы изничтожить сего зарвавшегося мавра, и на скорую руку единственно мелькнула мысль попробовать пройти, не платя ему за проезд, т. к. он не выполнил нашего уговора. Но тут же вышел неожиданный камуфлет: сей мавр, сложив на груди довольно могучие руки, преграждая мне дорогу, заявляет по-французски: «Жё сюи венециано». Гордость и моя патриотическая спесь разыгрались до пределов. Тогда я тоже, сложив не менее могучие руки, довольно изрядно оттолкнув заградителя, к стыду своему, не знаю почему, отрекаюсь от своего отечества и заявляю: «Жё сюи англе». Эффект был неожиданным. Гондоловожатый вдруг, правда, деланно, но все же снимает свою широкую шляпу, размахнув ею широко. Тогда я, приняв позу лорда, бросаю ему лиру в эту шляпу, но кажется она в шляпу не попала, а покатилась по площади. До чего сильно развито раболепство мавров перед золотосумами-лордами [356] .
356
Лентулов А. Воспоминания. СПб., 2014. С. 88–89.
Совсем другой человеческий и профессиональный тип представляла собой постоянно жившая в Италии группа русских гидов, обслуживавших учительские экскурсии в первой половине 1910-х годов. Координировал их деятельность постоянно проживавший в Риме М. А. Осоргин [357] ; за венецианскую часть экскурсий в разные годы были ответственными Б. А. Грифцов и В. И. Стражев (а в качестве руководителя группы приезжал А. М. Эфрос – «высокий бородатый брюнет с презрительными глазами и высоким, матовым лбом», по словам одной из экскурсанток [358] ). Летом 1910 года они встретились в Венеции, после чего Стражев там остался, а Грифцов уехал – и слал письма, звучавшие все горше по мере удаления от Адриатики: «Милый Венецианец. Сколь это ни странно, но, пожалуй, в Венеции жилось лучше, здесь много великолепнее, но тишина и черные платки незабвенны. Но как чудесна была Феррара! Но, конечно, из Флоренции никак не уедешь и думать не хочется, хотя доигрываемся во всякие лотереи. Про экскурсантов здесь говорят: они очарованы в Венеции Стражевым! С успехом! Хотя четвертые едва ли лучше третьих. Привет тебе и Венеции. Б. Грифцов» [359] ; «Наши ясные дни так скоро кончились. О что за ужас возвращаться в Россию. Здесь так холодно, такой моросит дождь. Можно ли в один месяц так отравиться! О коварная Италия!» [360]
357
Ср. в его мемуарах, при воспоминании о римском кабачке, бывшем штаб-квартирой русских экскурсантов: «В последние годы моей итальянской жизни в кабачке обедали в летние месяцы русские народные учителя, приезжавшие группами по пятьдесят человек; обычно сталкивались здесь сразу две группы, было весело, суетливо, нелепо – кусок России под виноградным навесом. Это были мои дети, их проехало через Рим и другие города Италии три тысячи; мои помощники читали им лекции и показывали музеи, на мне лежала работа организаторская, трудная и отрадная» (Осоргин М. Времена. Происшествия зеленого мира. М., 2005. С. 119).
358
Серпинская Н. Флирт с жизнью. М., 2003. С. 68.
359
Письмо Б. Грифцова к В. Стражеву из Флоренции от 2 июля 1910 г. // РГАЛИ. Ф. 1647. Оп. 1. Ед. хр. 310. Л. 4. Контекст и подробности этой переписки см. также на с. 950–959 наст. изд.
360
Июльское (1910 г.) письмо Б. Грифцова к В. Стражеву из Москвы // РГАЛИ. Ф. 1647. Оп. 1. Ед. хр. 310. Л. 5.
На следующий год Стражев вернулся в Москву, а его в Венеции сменил Грифцов, делившийся своими педагогическими впечатлениями:
Вчера проводили вторую группу. <…> Время отнимают они, в сущности, все решительно, спрашивают, где клозет, закуривают в Академии, но даже в этих весьма тяжелых группах можно было кое-кого выловить. А, в сущности, здесь может быть совершенно все равно, кого вылавливать, с кем кататься и шататься. Дни идут, от них ничего не остается, никакого следа. Быть может, так и следует существовать на свете. И чем больше привыкаешь к Венеции, тем она все-таки становится необычнее и себя узнаешь и чувствуешь все меньше и меньше. За возможность прожить здесь можно еще много больше всяких лекций прочитать, только бы в минуту свободную выйти на пьяцетту и чтобы было рядом Pal<azzo> Duc<ale>. Правда, все складывается так странно, что где жить важнее, чем с кем, и чем что делать. Делать, наверное, ничего не придется, а вот только легко скользить. Есть, конечно, во всем этом и какая-то доля крайнего отчаяния. Но и в таком случае в Венеции лучше, ты, конечно, прав: „и для тех она и для других“. Вот только бы выиграть кое-что и подольше не думать о Москве. – Сейчас заходит солнце, стрижи носятся, пойду поискать еще какие-нибудь неизвестные уголки [361] .
361
Письмо Б. Грифцова к В. Стражеву от 12 июня 1911 г. // РГАЛИ. Ф. 1647. Оп. 1. Ед. хр. 310. Л. 7–8. Ср., впрочем, наблюдение случайного встречного: «В Венеции остановились в маленьком, паршивеньком ресторане, но очень симпатичном. Встретили тут экскурсию русских, и ее руководитель – Грифцов с женой; они очень нам обрадовались. Они все время тут сидят, и им очень скучно. Смотрели в Венеции, главным образом, Тинторетто; ужасно интересно, тем более что раньше на него не обращали внимания. Кроме того, было празднество: фейерверки, масса лодок, пение, мандолины; была луна, но ее за светом и дымом не было видно. В городе много иностранцев, и все ведут себя по-разному: англичане важно и аристократично, немцы важно и грубо, а русские – как должно, и к ним относятся хорошо. Видели здесь серьезных, с животиками, в ситцевых кофточках русских учительниц; на все смотрят и ахают» (письмо В. Фаворского к родителям от 28 июня 1911 г. // В. А. Фаворский. Воспоминания современников. Письма художника. Стенограммы выступлений. М., 1991. С. 105).
Уровень знаний обоих экскурсоводов был беспрецедентен для представителей этой профессии (и, увы, намного превышал перцептивный потенциал их обычной аудитории), так что свидетель мог с полным основанием сказать: «<…> на местах экскурсанты находят готовые квартиры, заботливый стол – все не слишком роскошно, но вполне достаточно, чтобы облегчить главную задачу: знакомство с тем, что может дать Италия. В этом же последнем отношении русские экскурсии поставлены в совершенно исключительные условия. Они обладают тем, чего лишены участники самых фешенебельных экскурсий англичан или немцев. Вместо бесстрастных и формальных „гидов“ – их направляют сведущие люди и подлинные художники. „Руководители“ русских экскурсантов – в большинстве знающие и талантливые люди – с истинно русской безудержностью отдаются своему трудному делу» [362] .
362
К. В. <Осоргин М. О.> Русские экскурсанты в Италии // Русские ведомости. 1914. № 181. 8 августа. С. 5. Ср., впрочем, не слишком добродушное изображение русской лекции во Дворце дожей: «Итак, милостивые государи и милостивые государыни, – громко гудит сочный московский голос, – Венеция, так сказать, в продолжение, так сказать, многих веков, так сказать, накопляла… <…> Это была экскурсия русских учительниц!» (Тэффи. Заметки путевые и непутевые. СПб., 1912. С. 29–30).
24
Большинство туристов, приезжавших в Венецию, обходилось без услуг гидов, ограничиваясь советами путеводителя. Степень подробности предпринимавшегося ими осмотра зависела прежде всего от продолжительности пребывания. Почти единодушно на экскурсии по городу отводилось не более трех-четырех дней: даже такой италофил, как М. Осоргин, вообще предлагал ограничиться двумя:
Жить
363
Осоргин М. А. Венеция // Русские ведомости. 1913. № 135. 13 июня. С. 5.
Составитель подневной схемы «Первая экскурсия в Италию» отводил на Венецию три дня (жертвуя для любителей факультативный четвертый), предлагая обходить достопримечательности по следующей схеме:
Первый день.
Утренний маршрут. Собор Святого Марка. Дворец дожей.
Дневной маршрут. Пьяцца. Двор дворца дожей. Пьяцетта. Моло (набережная перед дворцом). Мадонна делла Салюте. Сан Джорджио Маджоре.
Вечерний маршрут. Поездка на Лидо.
Второй день.
Утренний маршрут. Обзорная экскурсия по Большому Каналу. Музей в здании Фондако деи Турки.
Дневной маршрут. Дворец Джиованелли. Церковь Мариа деи Мираколи. Памятник Коллеони. Усыпальница дожей. Больница. Церковь Мариа Формоза.
Вечерний маршрут. Поездка в городской сад.
Третий день.
Утренний маршрут. Памятник Виктору Эммануилу. Церковь Сан-Захария. Церковь Иль Реденторе. Церковь Джезуати на Фондаменте делле Затере. Академия.
Дневной маршрут. Церковь св. Себастьяна. Скуола Сан Рокко. Церковь деи Фрари. Архив. Картины, временно помещенные в церкви св. Фомы. Путь от пристани св. Фомы до площади св. Марка.
Вечерний маршрут. Мерчерия. Мост Риальто. Концерт на площади св. Марка [364] .
364
В. М. С. Первая экскурсия в Италию с маршрутом на 28 дней, записью практических сведений и дорожным словарем. C. 44–55.
Любому, знакомому с венецианской топографией, очевидно, что буквальное исполнение этой инструкции потребовало бы сил почти нечеловеческих, так что неудивительно, что среди известных нам путешественников нет практически ни одного, кто в полной мере воспользовался бы таким планом – или хотя бы приблизился бы к нему по масштабу охвата.
Путеводитель Лагова знал (и рекомендовал) в Венеции пять достопримечательностей – Дворец дожей, Пьяццу, cобор Святого Марка, Большой канал и Академию [365] . Путеводитель Филиппова добавлял к ним набережную Скьявони, коротко перечислял дворцы по обе стороны Большого канала, останавливался на церкви Мария делла Салюте, упоминал мост Риальто, арсенал, муниципальный музей и еще несколько церквей [366] . Подавляющее большинство экскурсантов ограничивалось лишь началом этого списка.
365
Лагов Н. М. Рим, Венеция, Неаполь и пр. С. 68–75.
366
Западная Европа. Спутник туриста под редакцией С. Н. Филиппова. 4-е изд. С. 88–92.
Почти любая экскурсия начиналась с площади Святого Марка и собора – и, несмотря на регулярные уверения («В тысячный раз описать площадь св. Марка – нет…» [367] ), травелоги полны описаний собора и пьяццы: «Площадь святого Марка – это самое красивое, что я видел когда-либо в каком-либо городе» [368] ; «Поражен красотой площади Св. Марка, собором, Дворцом дожей. Это такая красота, такая красота, просто словами и не передать» [369] ; «Здесь собор Св. Марка – нечто такое, что описать нельзя, дворец дожей и такие здания, по которым я чувствую подобно тому, как по нотам поют, чувствую изумительную красоту и наслаждаюсь» [370] , «Площадь св. Марка точно озеро, в котором отражаются дворцы и храм. Дворец дожей это действительно непередаваемая красота, он вечно меняет свою окраску, то он белый как невеста, то нежно-розовый, то туманный, как сегодня, сквозь дождь» [371] ; «Солнце так ярко, что трудно смотреть. Сан-Марко, весь белый, горит на солнце, направо знаменитая башня, на которую Наполеон въехал на лошади. За ней сейчас же Палаццо дожей. Белый мрамор смешан с розовым, это лучшее, что пока я видел по красоте и оригинальности» [372] ; «Странно, что эта площадь, известная по сотням картин и гравюр, все-таки производит всегда впечатление какого-то чуда, чего-то совершенно нового и нежданного. Фасад Марка сияет и горит, как православный иконостас. И вся площадь как будто погружена в небесную лазурь» [373] ; «Площадь Св. Марка безусловно самое красивое и самое опрятное место в Венеции. Ее еще недавно исправляли и она имеет теперь вид великолепной залы без потолка. Она вся вымощена широкими трахитовыми и мраморными плитами и, вследствие отсутствия езды, сохраняет очень ровную поверхность и чистоту, немыслимую при существовании лошадей. На ней можно, по восточному выражению, „есть плов“» [374] ; «Целый мир мрамора и золота цветет и горит» [375] ; «Он до того цветочен, цветист, стар, светел, в желтом, голубом, более всего в белом, в позолотах, почерневших в веках, – так он весь мягок и нежен, что никакое, кажется, другое здание нельзя сравнить с ним» [376] .
367
Белый А. Путевые заметки. I. Венеция // Речь. 1911. № 24. 25 января. С. 3.
368
Письмо К. Д. Бальмонта к матери от 9 сентября 1897 г. – Цит. по: Куприяновский П. В., Молчанова Н. А. Поэт Константин Бальмонт. Биография. Творчество. Судьба. Иваново, 2001. С. 75.
369
Донской И. Н. Стихотворения. Рассказы. Дневник туриста. СПб., 1905. С. 137.
370
Письмо А. П. Чехова к И. П. Чехову от 24 марта / 5 апреля 1891 г. // Чехов А. П. Полное собрание сочинений и писем. Письма. Т. 4. М., 1976. С. 202.
371
Письмо К. Ф. Богаевского К. В. Кандаурову от 29 января 1909 г. // Панорама искусств. Т. 4. М., 1981. С. 150.
372
Письмо М. В. Нестерова к родным от 19/31 мая 1889 г. // Нестеров М. В. Из писем. Л., 1968. С. 24.
373
Чулков Г. Валтасарово царство. М., 1998. С. 531. Подробнее о пребывании этого автора в Венеции см. с. 1004–1008 наст. изд.
374
Бежецкий А. Н. Медвежьи углы. Под небом голубым. С. 265–266.
375
Волконский С. М. Мои воспоминания. Т. 1. М., 1992. С. 370.
376
Розанов В. Итальянские впечатления. СПб., 1909. С. 227–228.
При сравнительном единогласии описывающих внешний вид собора (из хора слегка выбивается дискант А. Белого, увезшего ощущение: «Великолепие Марка блистательно давит: религиозное чувство молчит; так и кажется: быстро рассыплется Марк в многоцветные горсти холодных стекляшек» [377] ), весьма значительно различаются взгляды на его интерьер. Одна из школ склонна была гипертрофировать роскошь внутреннего убранства:
Вы входите в храм сквозь темные аркады – и сразу теряетесь и останавливаетесь посередине… Вы – внутри золотого неба, золотых стен. Под ногами вашими, кругом вас – мраморы, яшмы, порфиры… Мраморный легион святых и ангелов встает высоко перед вами на громадной мраморной решетке, заменяющей наш иконостас…
Вместо престола – храмовая гробница св. Марка-евангелиста, похищенная его наивными поклонниками из Александрии, много веков тому назад, и ставшая с тех пор патроном и государственною эмблемою венецианской республики.
Золотая внутренность нашего прелестного храма св. Владимира в Киеве кажется внутренностью хорошенького золотого яйца в сравнении с охватывающим вас здесь золотым и мраморным грандиозным простором.
И это золото, и колер этих яшм и мраморов, и живопись мозаик и фресков <sic>, одевающая по-византийски стены и своды, – все несколько поблекло, потускнело, стушевалось от дыхания веков, и оттого общий тон храма стал еще цельнее и гармоничнее, напоминая собою мягкие, нежно сливающиеся друг с другом тоны дорогого персидского ковра… [378]
377
Белый А. Офейра. Путевые заметки. Ч. 1. С. 13.
378
Марков Е. Царица Адриатики. Из путешествия по европейскому югу. С. 244.