Венеция в русской поэзии. Опыт антологии. 1888–1972
Шрифт:
Немногие воспитанники натуральной школы, с особенным вниманием относившиеся к тайной физиологии города, рисковали проснуться пораньше, чтобы отправиться на рынок к мосту Риальто:
Весь берег оцеплен особыми лодками, с прорезами для воды, обвален огромными пузырями-плетушками, – своеобразными садками для живой рыбы. На берегу везде – грязь и лужи. Вода сочится и течет отовсюду, из чанов и лотков; воду выплескивают, ничтоже сумняшеся, вам под ноги; бесчисленное множество столов, чанов, громадных железных тазов, полных свежею рыбою, расставлено на берегу. Неистощимые пучины моря щедро кормят беспечного венецианского пролетария своими драгоценными природными дарами; редко где встретите вы такое изумительное обилие и разнообразие всевозможной морской твари, как в венецианской Pescheria в базарные дни. Тут груды морских угрей и миног, длинных и вертлявых как змеи; тут целые горы омаров, краббов <sic>, лангуст, креветок, ракушек разных видов; полные чаны скользких сине-лиловых каракатиц с огромными вылупленными глазами; рыбаки ловко и проворно обдирают с них кожу и швыряют в лотки их оголенные тушки, словно куски какого-то белого студня или молочного киселя. Тут и sole, и turbot, всякие отрадные для гурмана породы камбалы, плоские как блины, с белым, будто из бумаги вырезанным брюхом; тут даже и наши осетры, и многое множество неведомых мне и невиданных мною рыб, итальянских названий которых никак не приспособишь к русским, – рыб громадных и крошечных, рыб розовых, красных, серых, черных, пестрых, рыб всяких фасонов и узоров, у которых здесь же, на ваших глазах, грязнейшие лапы торговцев обрезывают кругом поплавки <sic! – вероятно: плавники>,
321
Марков Е. Царица Адриатики. Из путешествия по европейскому югу. С. 235.
22
В обыденной жизни Венеции особенную роль играла уличная торговля – с импровизированных лотков, выставленных перед лавками, на перекрестках оживленных улиц или на небольших площадях, а то и просто вразнос:
В любом переулке вы встретите целый ряд крошечных лавчонок, со всевозможными товарами, начиная с новомодных шляп и включительно, до жареной мелкой рыбы и очищенных от скорлупы улиток, употребляемых для варки излюбленного простонародьем супа. Тут же шмыгают и протискиваются юркие продавцы спичек, почтовых карточек, фотографий. А вот на грязных лотках, чумазые и загорелые разносчики на все лады расхваливают сочные куски золотисто-желтой печеной тыквы, ярко красные помидоры, темно-лиловые баклажаны и немного подгнивший виноград.
Здесь же, в микроскопических лавчонках, размещенных в разных углах и щелях, ютятся продавцы пищи для бедняков. И что это за пища! При одном взгляде на нее, мурашки пробегают по всему телу и под ложечкой начинает сосать… В одном месте, на невероятно грязных лотках, лежат целые груды макарон, в оливковом масле, и желтой поленты; в другом виднеются горы морских моллюсков и каких-то удивительных рыб, напоминающих змей. Когда их разрубают на части, то куски долго извиваются и шевелятся, возбуждая ужас и отвращение своею черною слизью… Тут же в грязных глиняных чашках шевелится еще какая-то зеленоватая масса. Оказывается, что это рубленые морские каракатицы, криветки <sic> и чудовищной величины раки.
Все это составляет обычную и самую любимую пищу для постоянных обитателей. Масса полунагих и босых ребятишек с жадностью и наслаждением, во все скулья, уписывают эти народные лакомства, особенно моллюски и криветки с макаронами. Приходится удивляться выносливости их желудка и слишком неприхотливым вкусам [322] .
322
В. М. С. В стране художественных настроений. Письма экскурсанта из Италии. Вып. 1. Венеция. С. 148–149.
Ю. Д. Новоселов, директор рижской гимназии и автор нескольких популярных книг по географии, встретившись с повседневным рационом простого венецианца, не мог поверить своим глазам:
А это что такое? На вставленном блюде копошится какая-то бесформенная масса. Это каракатицы. Что может быть отвратительнее этих осьминогих слизняков? Неужели их продают для еды? Да! В Италии едят все, лишь бы не умереть с голода.
Мне однажды венецианский разносчик предложил купить такого отвратительного моллюска, что я усомнился в его съедобности и, заплатив деньги, попросил самого продавца съесть это морское животное, что тот с удовольствием и сделал.
Четверть всего населения Венеции нищие, которым приходится питаться всякой дрянью и жить в ужасных условиях: в сырых и темных помещениях, а то и прямо на улице. Благодаря таким условиям жизни венецианцы стали вырождаться нравственно и физически [323] .
323
Новоселов Ю. Венеция. <СПб., 1907.> С. 15–16. Неприязнь к обитателям моря принимала порой у соотечественников слегка даже патологические формы: «<…> мы ездили на морские регаты на Лидо, где чудно провели полдня на морском берегу, избивая отвратительных крабов и огромнейших медуз» (Письмо И. С. Остроухова к Е. Г. Мамонтовой от 17 мая 1887 г. // Валентин Серов в воспоминаниях, дневниках и переписке современников. Т. 1. Л., 1971. С. 255).
В городе, по условиям своего бытования почти лишенном обыденных шумов, основу звукового фона [324] cоставляли рекламные возгласы разносчиков. Несмотря на строительство водопровода в начале 1890-х годов, одной из главных фигур среди них были продавцы свежей питьевой воды – они набирали ее в городских цистернах (мраморные навершия которых, выдолбленные из античных колонн, до сих пор видны на многих campo) и разносили по городу: «Кое-где приходилось встречать бойких девушек-водоносок, в типичных черных войлочных шляпах, направляющихся к старинным, позеленевшим от времени, водоемам. <…> На плечах у водоносок прямое коромысло, а на нем медленно покачиваются круглые медные ведра. Они непременно напевают себе что-нибудь под нос» [325] . «„Aqua fresca! (холодная вода) Aqua fresca!“ – орет громче других продавец воды. В жару этот торговец не успевает наливать всем желающим освежиться его прохладительным напитком» [326] . В местах скопления туристов с ними соперничали предприниматели, ориентированные на «форестьеров» (от итальянского forestiero – чужак, иностранец): «Тут же успел примоститься продавец мозаичных безделушек и „по-русски“ убеждает купить у него что-нибудь; бойко идет продажа вееров с видами Венеции по лире штука» [327] ; «Прекрасные fiorini вертятся среди гостей, которые едят мороженое или granito, наклоняются к мужчинам, расхваливая свой товар, и глядят им в лицо большими черными глазами… <…> Не успеваешь отделаться от смуглой цветочницы, как бородатый продавец засахаренных фруктов надвигается на тебя со своей серебряной корзинкой, крича во все горло: „Caramel! Caramel! Caramel!“ Следом за ним пронзительный газетчик со всей европейской политикой под левой мышкой неистово превозносит свою печатную бумагу, к которой после жаркого дня, после шепота цветочниц чувствуешь какое-то отвращение» [328] .
324
Ср. беглый очерк акустического портрета: «Вокруг – мягкий, своеобразный шум Венеции, не знающей грохота колес по мостовой, тяжелого хлопанья бичей, шума трамваев, скрипа обозов; – нет, легкий плеск весла под ударами весел, чей-то звонкий смех, чья-то канцонетта „под тихий звон гитары“, мелодичный говор Италии – сам музыка, сам гармония…» (Щепкина-Куперник Т. Письма издалека. <Т. 1.> М., 1903. С. 378).
325
В. М. С. В стране художественных настроений. Письма экскурсанта из Италии. Вып. 1. Венеция. С. 149–150.
326
Новоселов Ю. Венеция. <СПб., 1907.> С. 15.
327
Е. К-ва. Венеция. Страничка из моих воспоминаний // Русские учителя за границей. Год третий. М., 1912. С. 206.
328
Конопницкая М. Сочинения: В 4 т. Т. 4. М., 1959. С. 162–163. Ср. в описании вечерней пьяццы в венецианском рассказе З. Н. Гиппиус: «Сильно пахло фиалками, темные пучки которых продавали надоедливые и некрасивые женщины.
Сходную картину торговой жизни пьяццы рисует В. Немирович-Данченко:
Здесь начинались и обрывались песни, там продавец сладостей и нанизанных на деревянные шпильки обсахаренных фруктов выпевал однообразное: carameli, carameli; сотни мальчишек со спичками совали их в руки каждому, предлагая купить solfanelli и тем спасти несчастную семью с сорока двумя детьми, к которым принадлежал и сам продавец, от голодной смерти. В толпе шныряли оборванцы, которые, завидев туриста, моментально, одним взмахом руки, с шумом, подобным пистолетным выстрелам, развертывали перед ним целую ленту наклеенных на холст фотографий [329] .
329
Немирович-Данченко В. И. Волны. <М., 1907.> С. 259.
Названные последними продавцы открыток с венецианскими видами составляли наиболее мобильную и энергичную часть соответствующей публики – и именно открытки, приобретаемые у них, организовывали центральный поток экспорта венецианских образов. В отличие от классических ведут открытка (вошедшая в быт в последнюю четверть XIX века) и идущая с ней бок о бок фотографическая карточка имели славу эрзац-искусства («И это она, его Венеция, равнодушно продает свою красоту пошлой интернациональной открытке» [330] ), но именно благодаря этим бумажным эмиссарам ключевые образы города заранее оказывались знакомы большинству впервые в него приезжавших: «Вид на Б. Канал и остров S. Gorgie Maggiore показался мне до странности знакомым. Действительно, так часто приходилось видеть на картинах и фотографиях силуэт купола и башни на прозрачном небе, что кажется, будто видела все это уже не раз. Впечатление чего-то знакомого усиливалось еще и благодаря луне, которая картинно освещала края несущихся облаков» [331] .
330
Петровская Н. Мертвый город (Письмо из Венеции) // Петровская Н. Разбитое зеркало. М., 2014. С. 396.
331
Е. К-ва. Венеция. Страничка из моих воспоминаний // Русские учителя за границей. Год третий. М., 1912. С. 207.
Весьма выразительный диалог с продавцом открыток описан в сатириконском травелоге:
– Cartolina postale!
– No, signore.
– Cartolina postale!!
– No, no!
– Cartolina postale!!
– Не надо, тебе говорят!
– Русски! Ошень кароши cartolina… Molto bene.
– Русски, а? Купаться! Шеловек! Берешь cartolina postale?
– Убирайся к черту! Алевузан, пока тебе не попало.
– Господин, купаться, а? – заискивающе лепечет этот разбойничьего вида детина, стараясь прельстить вас бессмысленными русскими словами, Бог весть, когда и где перехваченными у проезжих forestieri russo.
Я сначала недоумевал – чем живут эти люди, от которых все отворачиваются, товар которых находится в полном презрении и его никто не покупает?
Но скоро нашел; именно тогда, когда этот парень шел за мной несколько улиц, переходил мостики, дожидался меня у дверей магазинов, ресторана и, в конце концов, заставил купить эти намозолившие глаза венецианские открытки.
– Ну, черт с тобой, – сердито сказал я. – Грабь меня!
– О, руссу… очень карашо! Крапь.
– Именно – грабь и провались в преисподнюю. Ведь ты, братец, мошенник?
– Купаться, – подтвердил он, подмигивая [332] .
332
Аверченко А. Экспедиция в Западную Европу сатириконцев: Южанина, Сандерса, Мифасова и Крысакова. С. 62–63.
Если продавцы открыток могли атаковать потенциального клиента практически по всей Венеции (хотя, конечно, число их возрастало пропорционально популярности маршрута), уличные фотографы в основном промышляли на пьяцце, причем подавляющее большинство венецианских фотографических сюжетов сводилось к кормлению объектом фотосессии легендарных голубей: «Мы сидели в кафе перед Марком; мы видели: голуби Марка летали; и местный фотограф снимал англичан, снисходительно занятых созерцанием голубей…» [333] ; «Голуби св. Марка – эти последние священные птицы Европы, которых не посмели тронуть никакие политические и социальные перевороты, – чувствуют себя хозяевами лучшей в мире площади.
333
Белый А. Офейра. Путевые заметки. Ч. 1. М., <1921; на обл.: 1922>. С. 24–25.
С туристами они уже окончательно не церемонятся и, кажется, признают за ними только два права – кормить их кукурузными зернами и сниматься с ними на пластинках „мгновенной“ фотографии. И нет такого толстого пивной толщиной Немца и худой „прерафаэлитской“ худобой Англичанки, которые не запечатлели бы своих „персон“ в этой живой рамке» [334] ; «Главными же занятиями туристов было фотографирование и кормление знаменитых венецианских голубей. Голуби эти были знамениты не своим внешним видом, который был тот же, что у их сородичей на всем земном шаре, а количеством и беспримерной назойливостью. Они клевали зерна и хлебные крошки прямо под ногами людей, а самые дерзкие отваживались садиться на их плечи и головы. Воркование, треск голубиных крыльев, стук клювов о каменные плиты производили шум, почти заглушавший многоязычный говор и возгласы продавцов сувениров. Для голубей с лотков продавали пакетики с кормом» [335] ; «Голубей этих кормит приходящая сюда публика продающимся тут же кукурузным зерном в небольших пакетах. Как только голуби завидят кого-нибудь с таким пакетом, они тотчас же подлетают к нему целой стаей, садятся на голову, плечи, руки. Получаются преинтересные, оригинальные картины, которые публика и оставляет себе на память при помощи тут же бродящих фотографов с ручными аппаратами» [336] .
334
Перцов П. Весенняя Венеция // РГАЛИ. Ф. 1796. Оп. 1. Ед. хр. 20. Л. 170 (гранки невышедшей статьи).
335
Андреева В. Эхо прошедшего. М., 1986. С. 248.
336
Де-Витт М. Воспоминания о Венеции // Сборник «Литературный путь» / Сост. под руков. препод. В. А. Зыкова. Умань, 1916. С. 9.
Впрочем, по некоторым версиям, в пакетике с голубиным кормом была не кукуруза, а горох [337] (хотя место действия и герои сцены не меняются): «В той же позе, как помните, тогда и тогда, всегда и ежедневно, стоит перед фотографом немецкая большеногая и крупнорукая дама и кормит голубей, привлеченных горохом (цена – пятачок за пакет)» [338] . Через двадцать один год немецкая корпулентная дама на этом же самом месте испортила снимок одному из редких советских визитеров:
337
По еще одной версии, в пакетиках было просо: «В Венеции при ослепительном солнце на ослепительной пьяцце Сан-Марко расхаживали стаи белых голубей, откормленных просом, которое тут же бойко продается стаканами по два сольдо за стакан» (Лентулов А. Воспоминания. СПб., 2014. С. 87).
338
Осоргин М. А. Венеция // Русские ведомости. 1913. № 135. 13 июня. С. 5.