Венеция в русской поэзии. Опыт антологии. 1888–1972

Антология

Серенада о Луне

Золотая гондола всплывает В бездорожье сапфирной волны. Этот свет в пенах облака тает, тает Венецианской луны. Это ночь к облакам поднимает Наши сны В синей глуби ночной тишины. Все что днями томит многозвонно, Все что трудно тебе превозмочь, Все смывает спокойно и сонно, сонно Венецианская ночь. Все заботы твои неуклонно Канут прочь, Все отступят волнения прочь. Если губы прелестные лгали, Если очи играли тобой — Унесутся все горести в дали, в дали Венецианской волной. Хочет милая в лунном канале Плыть с тобой, Плыть с тобой в этой тьме голубой.

Марк Лисянский

Венеция

Рим –

вечный город, – говорим, И тут добавить нечего. О, Рим, конечно, это Рим, Но мне милей Венеция. Ее морская синева В любом окне колышется, И чуть кружится голова, И облегченно дышится. Горят созвездия цветов Кострами ярко-алыми. Сплелись четыреста мостов, Как руки, над каналами. И острова в ее простор Непринужденно вписаны, И улочка лишь коридор, Ведущий прямо к пристани. Со всех сторон дома-дворцы Над самою лагуною, Спят в храмах папы и творцы Под тяжестью чугунною. В лихой тельняшке гондольер Одним веслом орудует, Он курс науки одолел За этим вот орудием. И без руля и без ветрил Ведет гондолу черную… Он к мачте розу прикрепил, С любовью обрученную. Отбрасывают фонари Свой желтый свет таинственный. И он не гаснет до зари На площади единственной. И постарев, и одряхлев, Под лунною ковригою Венеции крылатый лев Стоит с открытой книгою. Над темно-мраморной водой Несет собор прославленный Равновеликий крест святой, Ночной звездой расплавленный. Здесь отвоеван рай земной Людьми у моря светлого, И море в берег бьет волной, Им не прощает этого. Я вижу, как вода кипит На знаменитой площади И падают с граненых плит И ангелы, и лошади. Темнеет зарево зари, Как будто небо в проруби, И не воркуют сизари, А стоном стонут голуби. Я вижу, как за домом дом Влечет на дно инерция И оседает с каждым днем Великая Венеция. Я слышу сквозь церковный звон, Сквозь влажный сумрак полночи Ее тысячелетний стон, Ее мольбу о помощи. – О люди! – слышу зов земли, — Одной судьбой мы связаны. Когда-то гуси Рим спасли, А вы меня – обязаны!

На площади Святого Марка

В лучах готическая арка, Колонны в мраморном строю. На площади Святого Марка Я – грешный Марк – в толпе стою. Собор уходит в сумрак ранний Над средиземною водой, И столики, как в ресторане, Стоят на площади святой. Поет толпа, играют скрипки, Вокруг зевак полным-полно. Венецианские улыбки, Венецианское вино. У стен дворца, где только дожи Священнодействовать могли, Мы дружно хлопаем в ладоши В такт песне нашенской земли. Сметая пыль тысячелетий, Сдувая пену облаков. Переворачивает ветер Страницы каменных веков. На башне бьют часы. Суббота Уже сдает свои права. А матросня Шестого флота Горланит пьяные слова. Звенит на башне век двадцатый, А под старинный этот свод Американец фатоватый Ночную девочку ведет. Италия! О, как нелепо Все это здесь, где над водой Твое божественное небо И храм на площади святой!

Николай Лихтерман

Венеция (фантазия)

Сказка-греза: мы в гондоле, — Гондольер и ты, и я… Позабыв о горькой доле, Мчимся к звучной баркаролле. Ты мне шепчешь: «я твоя»… Промелькнули пьяцца Марка, Дожей царственный дворец, И огней далеких арка В темноте сверкнула ярко. Как я счастлив, о Творец! Зазвучала серенада… Я люблю, и любишь ты, А пьянящая рулада, С дивной мощью водопада, — Навевает нам мечты… Вот «Лючия» льется плавно, Баркароллу заглуша. Сердцу мило, сердцу славно, И в влюбленности бесправно Рвусь обнять тебя, спеша… 27 ноября 1916 г.

Павел Ловинский

Баркаролла

Льются привольные, льются широкие Звуки страстные лютен над нами. В море лазурное небо глубокое Смотрит нежно златыми очами. В воздухе тихо, прохладно, не жарко, Плещут плавно о портики волны, Дремлют колонны священного Марка, Прошлой славы величия полны. Медленно, стройно, каналы минуя, Вся в цветах проплывает гондолла <sic>… Томный донесся мне звук поцелуя, И вдали она скрылась у мола. С песней моею

к тебе долетает Ветерок полный струй ароматных. Локоном нежно твоим он играет, Полон звуков любви он невнятных. Выйди скорее, не мучай томлением, Жду с надеждой тебя и мольбою! Зыбь поднялась по каналу, в волненьи Твой приход ожидая со мною. Всходит над морем луна золотая, Светом чудным все вкруг озаряет, Луч ее нежный к тебе проникая, С неземной тебя страстью лобзает. Если бы в месяца луч обратился, К твоему б я приник изголовью. В песнях страданья тогда б я излился, Я б рыдал над моею любовью… В душу твою я тогда бы проникнул, И чтоб лед растопить ее хладный, Солнце на помощь себе бы я кликнул, Он пришел бы, товарищ мой славный… Нет, ведь не месяца луч я печальный, А товарищ мой солнце высоко… Море зовет меня песней прощальной, В него верю – оно так глубоко…

Алексей Лозина-Лозинский

В Венеции

I. Кто молчаливей и скромней Послушника Джордано? Он над Писаньем много дней Не разгибает стана, Пред юной девой капюшон Он опускает низко, Уставу всех вернее он Блаженного Франциска. Но ночь… и ряса спала, Под бархатом камзола Кинжал хороший скрыт; В тьме узкого канала Неслышная гондола По черни вод скользит. II. Несчастна, но горда жена Богатого сеньора. Как долго молится она Под сводами собора! А дома, на окна гранит Облокотясь лениво, По целым дням она молчит, Одна, грустна, красива… Но ночь… и ждет гондолы И ловит каждый лепет Канала об уступ… Чьи это баркаролы, Изящный стан и трепет Упорных, наглых губ…

Михаил Лопатто

«Две тени мы души одной…»

Две тени мы души одной, Томим друг друга и тревожим. Как сумрак твой и хмель и зной На четкий день мой не похожи! Мне сладок пестрый порта гул, Блеск солнца, шорох толп на пьяцце, И в жизни сдержанный разгул Люблю я мирно погружаться. Люблю друзей, мой кабачок, Прогулки в гондоле на Лидо. Мне раздвоений чужд клубок, Где нежность спутана с обидой. Порою лишь твой мутный срыв Влечет меня и, очарован, Над краем острых скал застыв, Я взглядом к пропасти прикован. Я жду, что хлынет вот в меня Весь хаос, вызванный тобою. Но в свете брежжущего дня Ты вновь становишься дневною. И сухо я прощусь с тобой, Твоим терзаем тайно жалом, Чтоб долго в гондоле сырой Скитаться по кривым каналам.

Венеция

О незнакомые салоны, Куда вас вводят первый раз! Из всех углов тайком влюбленно Косится на хозяйку глаз. Дымится кофе, лампы глухо Горят меж чашек и гвоздик, И друг нашептывает в ухо Чуть переперченный дневник. Ах, в сердце жизни есть запасы, Остроты рвутся с языка, А геммы, кружева, атласы Кружат мне голову слегка. Окно раскрыто на каналы, Дрожит бродячий гондол свет, И баркароле запоздалой Гитары вторит жаркий бред. Чудесно все, что незнакомо, В любви мы любим узнавать. И трепет пальцев, жар, истома Привычкою не могут стать. Взгляд любопытный не устанет В чужих глазах искать до дна, И рот целованный не вянет, Лишь обновляясь, как луна.

«Голубки Марка, вечер осиян…»

Голубки Марка, вечер осиян, С кампаной слился робко вальс под аркой. Ложится солнце в сеть каналов жарко. Окрай лагуны плоской сиз и рдян. Насмешница, и ты – голубка Марка. Все тот же он – задор венециан, Дворцов линялых плесень, рис, пулярка, Аббат-атей, родосского стакан, Голубки Марка. Но полночь уж. Сгорели без огарка Гитары, маски, жирный лоск румян, Вся в пестрых платьях золотая барка. Стал шалью черной радужный тюльпан. Но рокот ваш как радостный пеан, Голубки Марка!

Байрон в Венеции

Кто так надменно, так покорно, Так упоительно любя, Сквозь гамму ласк и примирений, Обид и долгих опьянений, Тереза, нежный, хищный, вздорный, Другой кто мог вести тебя? Где блеск другой, на мой похожий? Мой хмель и жар, моя любовь Создали профиль злой камеи, И эти локоны у шеи, И мушку в матовости кожи, И чуть приподнятую бровь.