Венеция в русской поэзии. Опыт антологии. 1888–1972

Антология

2. Прощание Восемь лет в Венеции я не был… Бунин Нет, не восемь, а уже двенадцать! Только время снова расставаться — И теперь, конечно, навсегда… Провожает перезвон хрустальный, Облетает первоцвет миндальный, Плещется зеленая вода. Что ж, пройтись в последний по Скьявони, Отыскать дорогу к Коллеони, Улочек распутывая сеть, Поглядеть на купола Сан-Марко, Молча постоять возле тетрархов, Под конец у «Гарри» посидеть… Сам не знаю, по какой причине Загостился я у графа Чини, А пора, давно пора назад — Из волшебной сказки венецейской В задремавший под водой летейской, Грозно замолчавший Ленинград.

Алексей Охрименко

Отелло

Венецианский

мавр Отелло Один домишко посещал, Шекспир узнал про это дело И водевильчик накропал. Да, посещал он тот домишко, А кто не знает почему, То почитать Шекспира книжку Мы посоветуем ему. Девчонку звали Дездемона, Собой, что белая луна, На генеральские погоны Ах, соблазнилася она. Он вел с ней часто разговоры, Бедняга мавр лишился сна, Все отдал бы за ласки, взоры, Лишь им владела бы она! Сказала раз она стыдливо, Ах, это было ей к лицу: «Hе упрекай несправедливо, Скажи всю правду ты отцу…» Папаша – дож венецианский — Большой любитель был пожрать, Любил папаша сыр голландский Московским пивом запивать. Любил он спеть романс цыганский, Свой, компанейский парень был, Но только дож венецианский Проклятых мавров не любил. А не любил он их законно — Ведь мавр на дьявола похож, И увлеченье Дездемоны Ему что в сердце финский нож! Но убедил Отелло дожа, Что мавр отнюдь не Асмодей, И дал добро на брак вельможа, И стало все как у людей. Оно бы так, но подчиненный Отелло – Яшка-лейтенант На горе бедной Дездемоны Был страшно вредный интригант. Исчез платок! Обман и драма! Подвоха мавр не уловил, И, не считаясь с тем, что дама, Он Дездемону удавил. Кончиной потрясен супруги, Вошел Отелло в жуткий раж — Всех перебил, кто был в округе, А под конец пырнул себя ж! Пусть поступил Отелло смело Или трусливо – вам судить, Hо мавр – он сделал свое дело, А значит, может уходить… Девки, девки, взгляд кидайте Свово дале носа вы И никому не доверяйте Свои платочки носовы!

Николай Павлов

«Слышишь, играет виола…»

Слышишь, играет виола Грустный, до боли мотив? Плавно скользнула гондола – В узкий пролив. Слышишь, звенят мандолины? Давит величьем портал… Вкован в немые теснины – Мутный канал. Близится лоно лагуны… Строги громады дворцов. Сердца откликнулись струны – Песней без слов. О, эти тайные ласки, Страсть, и любовь, и обман!.. Чудился в тающих красках – Тициан…

Валентин Парнах

«Иду в улыбки и в толпу беспечных…»

Иду в улыбки и в толпу беспечных, Когда на площади оркестр и тьма. Цепляется за пуговицы встречных Венецианских шалей бахрома. Но волн хочу. О ветр и мол, И столкновения гондол! 1913 г.

«Аравитянки иль индуски…»

Аравитянки иль индуски О смуглые цвета, Лица родимый очерк узкий И дикие уста! Легчайших кружев плеск, белея, К ее руке приник. Ей нежно открывает шею Кастильский воротник. Вот ночью черной и веселой На вековом молу Она стоит перед гондолой, Чтоб долго плыть во мглу. Венеция и бред Востока, И музык древний час Исторгли жадно и жестоко Мой стон по Вас! 1913–1917 гг.

София Парнок

«Я не люблю церквей, где зодчий…»

Я не люблю церквей, где зодчий Слышнее Бога говорит, Где гений в споре с волей Отчей В ней не затерян, с ней не слит. Где человечий дух тщеславный Как бы возносится над ней, — Мне византийский купол плавный Колючей готики родней. Собор Миланский! Мне чужая Краса! –

Дивлюсь ему и я. — Он, точно небу угрожая, Свои вздымает острия. Но оттого ли, что так мирно Сияет небо, он – как крик? Под небом, мудростью надмирной, Он суетливо так велик. Вы, башни! В высоте орлиной Мятежным духом взнесены, Как мысли вы, когда единой Они не объединены! И вот другой собор… Был смуглый Закат и желтоват и ал, Когда впервые очерк круглый Мне куполов твоих предстал. Как упоительно неярко На плавном небе, плавный, ты Блеснул мне, благостный Сан-Марко, Подъемля тонкие кресты! Ложился, как налет загара, На мрамор твой – закатный свет… Мне думалось: какою чарой Одушевлен ты и согрет? Что есть в тебе, что инокиней Готова я пред Богом пасть? – Господней воли плавность линий Святую знаменует власть. Пять куполов твоих – как волны… Их плавной силой поднята, Душа моя, как кубок полный, До края Богом налита.

Борис Пастернак

Piazza S. Marco

Я лежу с моей жизнью неслышною, С облаками, которых не смять. Море встало и вышло, как мать, Колыбельная чья – уже лишняя. Потому что водою вдовиц Приоделися рифы и россыпи. Говор дна – это скрип половиц Под его похоронною поступью. В серый месяц, как в старые латы, Не вмещается лай собак, Отекают туманом телята, И уходит в степь рыбак. О какой он рослый в споре С облаками. Как – он рослый? Вскоре ты услышишь: море Перевесят его весла.

Венеция <редакция 1913 г.>

А. Л. Ш.

Я был разбужен спозаранку Бряцаньем мутного стекла. Повисло сонною стоянкой, Безлюдье висло от весла. Висел созвучьем Скорпиона Трезубец вымерших гитар, Еще морского небосклона Чадяший не касался шар; В краях, подвластных зодиакам, Был громко одинок аккорд. Трехжалым не встревожен знаком, Вершил свои туманы порт. Земля когда-то оторвалась, Дворцов развернутых тесьма, Планетой всплыли арсеналы, Планетой понеслись дома. И тайну бытия без корня Постиг я в час рожденья дня: Очам и снам моим просторней Сновать в туманах без меня. И пеной бешеных цветений, И пеною взбешенных морд Срывался в брезжущие тени Руки не ведавший аккорд.

Венеция <редакция 1928 г.>

Я был разбужен спозаранку Щелчком оконного стекла. Размокшей каменной баранкой В воде Венеция плыла. Все было тихо, и, однако, Во сне я слышал крик, и он Подобьем смолкнувшего знака Еще тревожил небосклон. Он вис трезубцем скорпиона Над гладью стихших мандолин И женщиною оскорбленной, Быть может, издан был вдали. Теперь он стих и черной вилкой Торчал по черенок во мгле. Большой канал с косой ухмылкой Оглядывался, как беглец. Туда, голодные, противясь, Шли волны, шлендая с тоски, И г'oндолы [570] рубили привязь, Точа о пристань тесаки. Вдали за лодочной стоянкой В остатках сна рождалась явь. Венеция венецианкой Бросалась с набережных вплавь. 1913–1928 гг.

570

В отступление от обычая восстанавливаю итальянское ударение. (Прим. автора.)

Петр Перцов

Венеция

Ты дорог мне, реликвия святая, Крылатый лев на мраморном столбе! О, сколько раз, на севере мечтая, Венеция, вздыхал я о тебе! Твоя краса, твоя печаль немая, Твоя покорность тихая судьбе, Весь жребий твой в изменчивой борьбе, — Весь этот сон и блеск былого рая. Твоих дворцов узорных вереница, Твоих каналов черных тишина, Где тайною, как тень, окружена, Скользит гондола, легкая как птица, — Еще ты вся бессмертных чар полна, Бессмертного волшебная гробница.