Венский бал
Шрифт:
«Все, забираем, – сказал напарник. – Встать! Следуйте за нами! Да поживее!»
Прохожие сунулись с советами: «Дайте вы им порошку понюхать. Вам же будет легче».
Один, с портфелем в руке, сморозил: «Откройте опять Маутхаузен. И дело с концом».
Нам такие речи не нравились. Они отдавали реанимацией национал-социализма. Тут мы держали ухо востро, вернее сказать, доходили до истерики. Почти ни один указ министра не обходился без слова «реанимация». Все политики психовали из-за нападений и покушений на иностранцев. Хотя мы в этом направлении работали хорошо. Большой пожар в доме на Гюртеле три года назад, когда погибло двадцать четыре человека, считался раскрытым делом. Наши распутали его с помощью анонимного сообщения кого-то из местных. Оба исполнителя отбывали срок, зачинщик наверняка скрывался где-то за границей. Наш министр и его «наушный советник» понятия не имели, что на самом деле творится за стенами министерства. Если уж кто-то ляпнул: «Откройте Маутхаузен»,
Стоило призадуматься? Но не было никаких оснований предполагать, что она имела хоть какое-то представление о катастрофе в Опере. Если хотите знать мое мнение, тут нет никакой связи. Вечером мы задержали эту бомжиху еще раз. Она вечно отиралась на Карлс-плац и, конечно, не оставалась в стороне, если что-то замышлялось против полиции. Потом-то мы внесли ее слова в протокол, но приняли их как есть: угроза насилием, можно даже сказать – угроза убийством. Господин прохожий аж взвился, норовил портфелем девку ударить. Нам пришлось его удерживать, иначе он бы ее пришиб.
«И вы еще защищаете это отребье!» – орал портфельщик. Нам часто доводилось слышать такое: будто мы покрываем подонков. Плевки в самую душу. Тут уж надо было крепиться. Этого, во всяком случае, мы сумели убедить, чтобы он для своего же блага отошел на пять шагов. Мы даже отсчитали: раз, два, три, четыре, пять. И действительно – только его и видели.
Возможность посмотреть первенство на кубок мира в Шладминге еще оставалась. Чтобы написать протокол или рапорт, надо было ехать назад в участок. «Мы покажем тебе нацистских свиней!» – пообещали мы задержанной. У нее глаза закатились. Оба хахаля полезли было на нас с кулаками, но скоро поняли, что это – дохлое дело. Каждому хватило одного удара по репе – и они лежали, не двигались.
При таких заварушках обычно как из-под земли появлялось несколько койотов. Они глухо ворчали, им важно было, чтобы мы их слышали, но при этом не могли тронуть: ясное дело, ни один не рискнул бы подступиться к нам. Среди них всегда находились знакомые типы. Контролировать их не имело смысла – они приближались, только когда в кои-то веки были непричастны к торговле наркотой. А если товар был при них, держались от нас подальше.
Помню одного трамвайщика, вернее, он работал в депо. Этот знал их всех. Когда мы приступали к задержанию, он выходил, как бы опережая нас. Их он нисколько не боялся. Просто шел на этих типов и обдавал им рожи табачным дымом. «Знаете, где ваше место? На свалке, где мусор жгут. В самом пекле!» Самое интересное, что им это даже вроде и нравилось. Если бы такое сказали мы, они бы бунт подняли.
Мы прошли мимо караулки на Карлсплац. Но туда и соваться было нечего. Там со своей работой еле справлялись. Эта еще новая в ту пору караулка была буквально на осадном положении. А вообще-то им бы следовало разгрузить нас. Ведь как было задумано: откроют новую караулку, и Карлсплац – уже не наша забота. Как бы не так. Как только ее открыли, оказалось, что там и плюнуть некуда. Она всегда была набита под завязку вопреки нормам. Поэтому спустили указание: по возможности мы должны оказывать помощь пикетам на Карлсплац. А для нас это означало – помогать расчищать этот гадюшник, увозить из него нарушителей. Никто не хотел там работать и вообще иметь дело с таким бардаком. Наши всегда старались проскочить невидимками мимо его дверей. И как раз туда, где и так круглосуточная буза, суют свой нос непрошеные гости: всякие там из соцобеспечения, из комиссий по наркомании, казенные адвокаты, чиновники Венского интеграционного фонда, журналисты, вытягивающие свои истории из сломанных юных душ, и так далее. По сути, все они только вредят – мешают работе полиции и не дают доводить дело до суда. В караулке из тебя начнут выжимать такую гуманность, что мало не покажется. Если бы мы попытались сдать туда койотов, мы бы пропустили соревнования, кроме того, нам подсуропили бы пару дел.
Мы поднимались к зданию Оперы, где стояла машина, нашу троицу приходилось тянуть за наручники, как ледащую клячу за узду. И тут напарник шепнул мне: «Прямо по курсу опять эта телевизионная братия».
У входа – целая толпа этэвэшников. Большей частью – в желтых куртках с фирменным знаком: Европа в виде тарелки спутникового телевидения. Они так замудохались со своей техникой, что на нас даже внимания не обратили. Мы пытались расшевелить своих клиентов, но куда там. Так с ними вместе и ползли, пока не сели в машину.
Помещение нашего участка смахивало на стройплощадку. А все потому, что мы наконец-то получили компьютеры. Несколько месяцев они простояли нераспакованными в коридоре. Приходилось протискиваться между рядами коробок. Решено было перетащить их в, так сказать, жилую зону и поставить в центре помещения. Получился огромный куб, который вскорости завалили старыми газетами, шинелями, зонтиками, сумками и всем, что надо было куда-то деть. К бокам этого куба приклеивали лотерейные билеты.
Бургшляйнитц – так называется место, откуда я родом. Вам говорит что-нибудь слово «Майссау»? Нет? Это если ехать в сторону Хорна. Так вот, наша деревня поблизости. Мой брат – винодел. Он считает за честь снабжать наш участок своей продукцией. Его жене это не нравится. Будь ее воля, нам бы ничего не доставалось, но она боится перечить мужу.
Контролерам всегда подавай вино сильно охлажденным, градусов этак до пяти, а с этим раньше приходилось поканителиться в теплое время года. Но потом мы по совету и при письменной поддержке обоих офицеров подали прошение в главную инспекцию, чтобы нам поставили холодильник. Наш полицейский врач – это было нашим козырем – при осмотре камер систематически попадал, дескать, в затруднительное положение, ведь мы не могли хранить в холоде метадон и другие препараты. Это подействовало безотказно. Надо было только сослаться на какое-то распоряжение правительства касательно температуры хранения медикаментов в закрытых резервуарах. С тех пор оба инспектора, подсказавших нам хорошую идею, имели возможность пить свой «Бургшляйнитцкий кабинет» приятно охлажденным и, ясное дело, из закрытых резервуаров. Но это уже другая история. Холодное вино не мешало вышестоящим господам доставать нас по служебной части: списки должны быть правильно оформлены, а назначенным в патруль парням строго воспрещалось без особых на то причин торчать в участке. И пока наша счастливая троица сидела на мешках с цементом, надо было еще составить протокол или написать заявление.
А соревнования заставили поволноваться. Всякий раз, когда швейцарец показывал хорошее время, дежурный по участку уже не мог усидеть на месте и выходил в коридор, чтобы привести разлегшихся койотов в сидячее положение. Медикаменты мы у них изъяли. Это была обычная венская смесь, и, хотя на нее полагалось иметь рецепт, ее употребление не подпадало под параграфы о наркотиках. Один из лыжников упал и, почему-то проскользив под эластичным ограждением, покатился по крутому необработанному склону. У меня это до сих пор перед глазами стоит. И хотя парень уже остался без лыж, он еще раз подскочил и со страшной скоростью буквально просвистел по воздуху, приземлившись около какой-то хижины, за ним уже тянулась борозда содранного снега, он пропахал целую ложбину, еще разок перевернулся и в конце концов застрял в соснячке на обрыве.
– Ничего себе, – приужахнулся дежурный и выскочил в коридор. Мы слышали, как он пару раз крикнул: – Вы еще спрашиваете за что?
Потом донесся какой-то шум. Когда он вернулся, девка орала что-то ему вдогонку.
– Она правда кричала «нацистские свиньи»? – спросил он, остановившись в дверях и прислушиваясь, как его костерила бомжиха. Она снова заорала, да так надрывно, что мы едва разобрали слова:
– Свиньи! Сволота нацистская!
Тот было рванулся назад, но мой напарник сказал: