Верь мне
Шрифт:
У меня перехватывает дыхание, и сердце совершает конкретную такую остановку. Чуть не забываю, сука, выжать педаль тормоза на паркинге.
Александр Георгиев: Что это значит?
Пока жду ответа, нервно постукиваю пальцем по экрану мобильного.
Сонечка Солнышко: Да ничего)) Шучу! Просто сейчас к кому не пойдешь в гости – Чарушиным, Бойко или Шатохиным – разговоры как не про срыгивание, так про какашки))) Это невыносимо!
Морщусь, но смеюсь, потому что
Сонечка Солнышко: Я белье новое купила. И пару платьев. Теплеет, хочется быть особенно красивой.
Александр Георгиев: Показывай, пока я в тачке.
Член моментально твердеет, несмотря на то, что чувствую я себя, мать вашу, все хуже.
Сонечка Солнышко: Вечером) Будет тебе сюрприз.
Александр Георгиев: Я буду лететь к тебе, как дурной!
Сонечка Солнышко: Знаю.
Но в действительности ближе к семи я с трудом волочу ноги. Пока поднимаюсь в лифте, кажется, что башку тупо разорвет. Прислоняюсь к холодному зеркалу и со стоном закрываю глаза. Подкрадывается тошнота. Тут еще я какого-то хрена вспоминаю про детские какахи, о которых реально сейчас говорят все мои друзья, и меня едва не выворачивает наизнанку.
«Может, и хорошо, что Соня не хочет детей…» – мелькает в черепной коробке слишком размыто, чтобы еще как-то эту мысль раскручивать.
Наконец, створки лифта распахиваются, и я оказываюсь на нашем с Соней этаже. Прежде чем войти в квартиру, заставляю свое сморщенное от боли лицо разгладиться. Намереваюсь не только скрывать свое хреновое самочувствие, но и провести вечер так, как планировали – ужин, свечи, глубокая прожарка Солнышка.
«Хочу минет», – проносится в моей запревшей голове.
Однако озвучить свои желания я не успеваю. Едва с Соней встречаемся губами, она вздрагивает и отстраняется. Тихо матерюсь, пока она встревоженно инспектирует ладонью мой лоб.
– Боже, Саша! Ты с ума сошел? Ты же весь горишь!
И начинается… Термометр, причитания, охи-вздохи – и вовсе не те, которые я весь, сука, день ждал.
– Тридцать девять и семь, Саш! Только не говори, что ты не чувствуешь, что у тебя такая высокая температура!
– Одно могу сказать точно: сейчас, когда ты на меня нападаешь, я, блядь, чувствую себя так, словно я где-то в суде. Так что, давай, как-то тише, Сонь. Ок? Мне вообще норм.
Она цокает языком и, маякнув мне термометром, смеется.
– Расскажешь!
Я разворачиваюсь и молча иду в ванную. Пока принимаю душ, Солнышко меня не трогает. Но стоит показаться наружу, указывает мне на бульон, который я, между прочим, ненавижу пить из чашки, стакан воды и горсть разноцветных таблеток.
– Я вообще-то ехал домой пораньше ради секса, – толкаю на эмоциях грубовато.
– Какой секс, Саша? Ты еле живой!
У меня, и правда,
– Я, блядь, пиздец какой живой.
– Саша… Я же волнуюсь за тебя… – выдыхает, круто меняя тон. И тем самым, как обычно и бывает, резко опрокидывает меня на лопатки. – Пожалуйста, выпей бульон и таблетки.
Я, конечно, силюсь держаться. По пути к столу строю убийственную рожу, но, сука, выполняю по итогу все требования.
– Хочу тебя, Соня-лав… Твою орхидею… Твой рот… Трахать… Трахать тебя, моя маленькая… Моя… Я влюблен в тебя как пацан, – последнее, что я задвигаю, когда оказываемся вдвоем в постели.
Скольжу рукой Солнышку в трусы и, мать вашу, отрубаюсь.
Просыпаюсь среди ночи от того, что мне адски жарко. Весь мокрый, к груди что-то липнет. Сначала решаю, что это Сонины волосы, но через пару мутных секунд улавливаю вибрирующее урчание.
Резко распахиваю глаза, чтобы получить подтверждение своим догадкам – между нами с Солнышком лежит ее чертов кот. И ладно бы… Можно бы было предположить, что он достиг уровня бессмертного, в попытке отделить от меня Соню. Так нет же! Эта пушистая тварь лежит практически у меня на груди.
Охренев от такого поворота, какое-то время оторопело таращусь в подсвеченный синим зеркальный потолок.
– Соня?.. Сонь?.. – зову ее.
Черт знает, почему боюсь пошевелиться.
– Мм-м… – мычит Солнышко во сне. А потом, пошевелившись, спешно подхватывается. – Что такое? Температура опять поднялась? – выдыхает с дрожью. Ладонь тут же к моему мокром лбу прижимается, обеспокоенный взгляд бегает по лицу. – Холодный, – заключает. И, наконец, замечает своего рыжего демона. – Ой… А ты что здесь делаешь? Тоже за нашего Сашку волнуешься?
– Как же… – ворчу я.
Спихнув монстра, поднимаюсь.
Однако, когда я после быстрого душа возвращаюсь в перестеленную Соней сухую постель, наглая морда тоже запрыгивает и, едва я закрываю глаза, снова прокрадывается мне на грудь.
– Какого, блядь, хрена?.. – цежу сквозь зубы приглушенно.
– Не прогоняй его, – просит Солнышко тем самым тоном, после которого я не могу ей отказать. – Кажется, у нас долгожданное перемирие, – последнее шепотом, прям голосом Дроздова, в стиле «не будем им мешать».
– Да он, сука, просто ждет, когда я сдохну.
– Не выдумывай. Спи.
– Ты прикалываешься? Я с ним не усну.
– Люди с детьми засыпают, а тебе кот мешает. Он такой маленький, и вообще почти к тебе не прикасается.
Еще как прикасается. Мохнатая грелка.
Только вот первая часть предложения возвращает меня к тому состоянию, в котором мое гипертрофированное мужское начало стремится сделать любимой женщине ребенка.
Наверное, есть ситуации, в которых я, блядь, обязан быть паинькой. И чертов кот – мое первое испытание на прочность. С такими мыслями я и проваливаюсь снова в сон.