Вера и рыцарь ее сердца. Книга вторая. Блажен кто смолоду был молод
Шрифт:
– Ты почему не отвечаешь на звонки телефона, и целый день воешь в подушку, как белуга? – спросила Римма дочь, как можно мягче. Женщине даже захотелось обнять Веру, но она не позволила себе этого жеста. Дети не должны знать о любви матери к ним: это портит их характер и дает им повод «вить из матерей веревки».
– Вера, повторяю, что случилось? Ты отвечать или надо щипцами слово из тебя вытягивать?
Вера приподняла голову от подушки и, сдерживая рыдания, проговорила: – Мама, ты ведь сама знаешь о моей тройке по сочинению! Я провалила экзамен! После тройки есть только
Выговорившись, Вера опять уткнулась носом в подушку, а сама подумала про себя: –Так мне и надо! Мой удел погибнуть в печали, как неполноценной личности! И пусть голод будет мне расплатой! … Но за что?
– Слезами, Вера, тройку не исправить. Тебе предстоит еще четыре экзамена сдавать. Так, будь добра, не оплошай еще раз! А теперь утри слезы, приведи себя в божеский вид, так как скоро будем кушать!
Римма не собиралась жалеть свою несчастную «троечницу», она отправилась на кухню печь блины.
Блины выпекались на двух маленьких чугунных сковородках. Все члены семьи любили кушать блины, с пылу с жару, с расстановкой, кто с маслом, а кто со сметаной. Вера сидела за столом с кислым выражением лица, но уплетала блины с не меньшим удовольствием, чем ее папа и брат Саша. После ужина плакать Вере почему-то расхотелось. Она поблагодарила всех сидевших за столом и тихо добавила:
– Без блинов мне было бы ничуть не легче, чем Катерине в «Грозе». Теперь из-за ее строптивого характера я окончу школу с позором!
– Не кисни раньше времени! Главное, чтобы ты не опозорилась с физикой,
Сашино утешение сестра пропустила мимо ушей, так как ценность человека определял по его отношению к физике и по знанию ее царственных законов, а Вера к физике относилась не с распростертой душой, ее пугала холодная расчётливость ее законов.
– Из любого положения всегда есть достойный выход, – успокоил дочь Володя, очень довольный прожитым днем, вкусным ужином и возможностью посмотреть новости, потому что на даче новости не вещались.
– Перестань хныкать и не трать время понапрасну! Иди, умойся и заодно помой банки. Они стоят в ванной под умывальником. Я думаю, что это будет неплохая терапия для страдающей троечницы, а мне – помощь по хозяйству.
Так умно, не столько словами, сколько уверенной интонацией голоса, подбодрила дочь Римма.
Остальные выпускные экзамены Вера сдала на «отлично», и вот теперь, ночью, плетется домой одна, и ей очень хотелось прийти домой еще до рассвета. Она стеснялась своего бального платья, сшитого из дорогой белой шерсти знаменитой портнихой. К вороту платья была пришита волнистая перелина, которая делала ее похожей на Пьеро из сказки про Золотой ключик, а подол платья постоянно путался между ногами.
Шагая по ночному городу, у Веры было достаточно время, чтобы вспомнить свои школьные годы, потому что вспоминать в принципе было нечего. Девушка не любила школу, и скучать по ней не собиралась. Да, и как она могла полюбить школу и ее преподавателей, если сама не знала, что такое есть любовь. Конечно, в детстве она любила родителей, любила
Алеша Равный чувствовал себя провинившимся человеком. Он никогда не знал, как ему нужно вести себя с Верой, зато он точно знал, что сегодня из-за его дурацкого поведения она убежала с выпускного вечера, а вернее, она покинула его навсегда.
Сама Вера планировала встретить с одноклассниками рассвет, но для этого надо было переждать ночь в доме ее одноклассника, где гулял ее класс.
Когда Лариса Канарина ушла домой, Вера присела на стул у темного окна, за которым не было видно ничего, кроме кривого отражения танцующих в комнате пар. Девушка смотрела перед собой и думала о чем-то грустном. Может быть, поэтому Алеша пригласил ее на медленный танец. Вера с недоверием подняла на него глаза, и увидела в них приветливую улыбку, может быть, чуть пьяную.
Осторожно положив свою руку на его крепкое плечо, она благодарно улыбнулась Алеше. Эта открытая улыбка девушки обладала силой короткого замыкания, и первая влюбленность вновь овладела его сердцем. Юноша держал в руках, покорное танцу и его руке талию Веры, и от сладкой истомы, знакомой ему и прежде, сводило скулы. О, как хотелось Алеше прижать ее к своей груди, целовать ее детские губы, сделать ее своей. О, как бы он хотел открыться ей прямо сейчас, ведь только она одна могла сделать его счастливым мужчиной.
Мелодия песни о любви медленно подходила к концу, а Алеша молчал.
– Прости, – тихо произнес юноша на ухо Вере, не замечая того, как сильно его руки сжимали гибкую талию девушки.
После танца Вера вернулась к полюбившемуся ей за вечер стулу и плюхнулась на его жесткое сиденье, готовая провалиться сквозь землю и провалиться вместе со стулом. Какое-то время она просидела в позе Роденовского «Мыслителя», в девичьем исполнении, но это длилось недолго, потом Вера резко поднялась со стула, поправила сползшую набок перелину и решительно зашагала к выходу. Она ушла с праздничного вечера, ни с кем не простившись.
Опять зазвучала танцевальная музыка. В центре душного и слабо освещенного помещения вновь ритмично закачались пары. Алеша вышел на крыльцо и закурил, он напоминал сам себе Иванушку – дурачка, из рук которого только что вырвалась Жар -птица, и в этот раз она вырвалась, чтобы улететь навсегда. Конечно, Алеша мог бы догнать Веру, взять ее под руку и проводить домой, но у него не хватило смелости даже окликнуть ее.
Стоя у порога одноклассника, Славы Тихого, в доме которого десятиклассники праздновали окончание школы, Алеша вглядывался в темноту улицы, и ему долго мерещилось вдалеке летящее белое платье его любимой Верочки. Ему даже представилось, как бандиты преследуют ее, угрожают ей, и как он встает на защиту своей любимой. Может быть, тогда бы она смогла увидеть в Алеше Равном своего верного рыцаря, рыцаря со школьной скамьи.