Вера, Надежда, Любовь… Женские портреты
Шрифт:
В июне 1825 года Анна Петровна Керн неожиданно прибывает в Тригорское к своей тетушке Прасковье Александровне Осиповой. Керн направлялась в Ригу мириться с мужем (она это делала несколько раз по причинам материального порядка). Сидели за обедом. Неожиданно вошел Пушкин. Осипова представила ему Анну Керн, не зная, что они уже встречались. Пушкин поклонился, но не сказал ни слова. Анна Керн тоже растерянно молчала. Керн произвела на Пушкина неизгладимое впечатление, «глубокое и мучительное», как он написал ей впоследствии. Ей было 25 лет, она была в расцвете своей блистательной и пышной красоты. Ее глаза смотрели с «терзающим и сладострастным выражением». Она прожила в Тригорском 3 – 4 недели и буквально околдовала
Как отмечает в своей книге «Спутники Пушкина» Викентий Вересаев, «Пушкин никак не мог взять с Анной Петровной ровного, определенного тона. Он нервничал, был то робок, то дерзок, то шумно весел, то грустен, то нескончаемо любезен, то томительно скучен».
О чем это говорит? О растерянности Пушкина: он думал об Анне Керн одно, а увидел совершенно другое.
Они много гуляли по саду. Пушкин читал ей только что написанных «Цыган»:
Уныло юноша гляделНа опустелую равнинуИ грусти тайную причинуИстолковать себе не смел…Анна Керн читала что-то в ответ. Пела. У нее был дивный голос. Ах, какая это была чудная прогулка!..
Пушкин пылал любовью к Анне Керн и страшно ревновал, зная, что за ней не без успеха ухаживает его приятель, записной сердцеед Алексей Вульф.
Однажды вся компания (Осипова, Вульф, Анна Керн, Анета Вульф и другие) приехала к Пушкину в Михайловское. Прасковья Александровна на правах старшей попросила Пушкина показать Анне Керн сад.
Как замечает Вересаев, «Пушкин быстро подал руку Анне Петровне и побежал скоро-скоро, как ученик, неожиданно получивший позволение прогуляться». Они ходили вдвоем по темным липовым аллеям, не обращая внимания на камни, которые им попадались на пути. Один такой камень, точнее, камушек, Пушкин поднял и спрятал на память. Взял на память и веточку гелиотропа, приколотую к груди Керн.
Утром следующего дня он пришел пешком в Тригорское (это несколько километров) и на прощанье поднес Анне Керн экземпляр второй главы «Евгения Онегина». В печатные листы был вложен листок почтовой бумаги со стихами, без которых не обходится ныне ни одна антология любовной лирики:
Я помню чудное мгновенье:Передо мной явилась ты,Как мимолетное виденье,Как гений чистой красоты.В томленьях грусти безнадежной,В тревогах шумной суеты,Звучал мне долго голос нежныйИ снились милые черты…Ну и так далее – многие помнят эти божественные слова наизусть. Короче, Анна Керн явилась к поэту как «божество, и вдохновенье, и жизнь, и слезы, и любовь». Вот в такой полной гамме разнообразных чувств.
«Чистая красота» – не просто поэтическое выражение, действительно, Анна Керн поразила поэта кроме своей красоты каким-то особым девическим обликом, какой-то затаенной, скрытой грустью. И это не могло не найти отклика в проницательном сердце Александра Пушкина.
Анна Керн уехала. Между нею и Пушкиным началась переписка. В наше время они звонили бы друг другу по мобильному телефону, но что можно сказать по телефону? Какие-то жалкие обрывки слов, в основном междометия, и услышать сопение сквозь треск и помехи в трубке. Другое дело – чернила и бумага. Ты садишься за письмо, напрягаешь память, и перед твоим взором встает тот, к кому ты обращаешься. Мне кажется, совсем нелишне привести отрывки из писем Александра Сергеевича.
25 июля 1825 года он пишет ей по-французски. Перевод такой:
«Я
…Лучшее, что я могу сделать в моей печальной деревенской глуши, – это стараться не думать больше о Вас. Если бы в душе Вашей была хоть капля жалости ко мне, Вы тоже должны были бы пожелать мне этого, – но ветреность всегда жестока, и Вы, кружа головы направо и налево, радуетесь, видя, что есть душа, болеющая за Вашу честь и славу.
Прощайте, божественная; я бешусь и я у Ваших ног. Тысячу добрых пожеланий Ермолаю Федоровичу и поклон г-ну Вульфу». Еще раз повторим пушкинское выражение: «я бешусь и я у Ваших ног». Оно стоит того.
Следующее письмо – от 14 августа:
«Перечитываю Ваше письмо вдоль и поперек и говорю: милая! Прелесть! Божественная!.. а потом: ах, мерзкая! – Простите, прекрасная и нежная, но это не так. Нет никакого сомнения в том, что Вы божественная…»
Письмо нервное, возбужденное, сбивчивое. В нем даже есть пассаж о муже Анны Петровны:
«…Достойнейший человек этот Керн, почтенный, разумный и т. д.; один только у него недостаток – то, что он Ваш муж:. Как можно быть Вашим мужем? Этого я так же не могу себе вообразить, как не могу вообразить рая…»
Еще письмо. От 21 августа из Михайловского в Ригу. Приведем только концовку:
«Прощайте! Сейчас ночь, и Ваш образ встает передо мною, такой печальный и сладостный; мне чудится, что я вижу Ваш взгляд, Ваши полуоткрытые уста.
Прощайте – мне чудится, что я у Ваших ног, сжимаю их, ощущаю Ваши колени, – я отдал бы всю свою жизнь за миг действительности. Прощайте и верьте моему бреду; он смешон, но искренен».
Да, точно бред с эротическим налетом.
22 сентября: «…Не говорите мне о восхищении: это не то чувство, какое мне нужно. Говорите мне о любви: вот чего я жажду. А самое главное, не говорите мне о стихах…»
Это надо понимать так: Анна Керн пишет о том, как хороши стихи Пушкина, а ему нужно совсем другое – он хочет любить и обладать Анной Петровной. Он хочет мужского, а не поэтического признания.
Дальше цитировать не имеет смысла. Кто хочет, может взять томик переписки Пушкина и перечесть все его письма, полные живой страсти и эротики. А какое раздолье для пушкинистов расшифровывать «темные места» в письмах Александра Сергеевича! Иногда Пушкин писал нечетко, что-то зачеркивая, и переводчики годами ломали головы, что же написал Пушкин в переводе с французского, обращаясь к Керн: «Прежде всего надо забыть про Ваши прелести», хотя эти «прелести» написаны так, что их можно перевести и как «спазмы»: «charmes» и «spasmes».
Но это оставим лингвистам, нам с вами надо двигаться по жизни Анны Керн дальше; выражаясь пушкинским языком, надо говорить «сериозно». Так, что же было дальше?
В Ригу приезжает Алексей Вульф, и у него с Анной Керн пылкий и страстный роман. Кстати, Алексей Вульф был большим виртуозом в любви и, обольщая Анну Керн, не обходил любовью и ее сестру, Лизу Полторацкую, и Софью Дельвиг.
Вересаев обиделся за классика (подумаешь, кто такой Вульф?!):
«Больно за Пушкина и комично, когда подумаешь, что страстные его письма читались красавицею только с самолюбивым тщеславием, а ласки свои, которых так бешено хотел Пушкин, она в это время расточала другому».