Верити значит истина
Шрифт:
Это то, что я никогда не буду гуглить снова. К сожалению, многие дети переживают именно такие попытки и рождаются изуродованными гораздо хуже, чем просто маленький шрам. Честин действительно повезло. И она, и Харпер были такими же.
Пока их не стало….
Шаги Джереми приближаются к лестнице. Я не пытаюсь спрятать фотографии, потому что не уверена будет ли он возражать, что смотрю на них.
Когда он заходит на кухню, я улыбаюсь ему и продолжаю перебирать их. Он колеблется на пути к холодильнику, его взгляд падает на коробку, стоящую на столе.
— Я
Джереми садится рядом со мной и берёт одну из фотографий Честин.
— Почему Харпер никогда не улыбалась?
Джереми наклоняется, забирая фотографию Харпер из моей руки. — Ей поставили диагноз синдром Аспергера*, когда ей было три года. Она была не очень выразительна.
Он проводит пальцем по её фотографии, а затем откладывает её в сторону, вытаскивая другую из коробки. На этой фотографии Верити и девочки. Он протягивает её мне. Все трое одеты одинаково, в одинаковые пижамы. Если Верити и не любила девочек, то на этой фотографии видно, что она точно хорошо умела притворяться.
— Наше последнее Рождество, — говорит он, объясняя фотографию. Он вытаскивает пригоршню и начинает листать их. Время от времени он останавливается на фотографиях девочек, и пролистывает фотографии Верити.
— Вот, — говорит он, вытаскивая одну из стопки. — Это моя любимая их фотография, редкая улыбка от Харпер. Она была одержима животными, поэтому мы устроили зоопарк и, сделали его на заднем дворе на их пятый день рождения.
Я улыбаюсь, глядя на фотографию. Но главным образом потому, что Джереми на фотографии с редким выражением радости на лице.
— А какими они были?
— Честин была защитницей, немного вспыльчивой, даже, когда они были маленькими, она чувствовала, что Харпер отличается от неё. Она заботилась о ней, пыталась научить меня и Верити быть родителями, и Боже, когда появился Крю, мы думали, что нам придётся передать его ей. Она была одержима. — Он кладёт фотографию Честин в стопку остальных, которые уже просмотрел. — Когда-нибудь из неё бы вышла отличная мать.
Он берёт фотографию Харпер.
— Харпер была особенной для меня. Иногда я не уверен, что Верити понимала её так, как я, но мне кажется, что я мог чувствовать её потребности, понимаешь? Ей было трудно выразить свои эмоции, но я знал, что заставляло её двигаться, что делало её счастливой, что заставляло её грустить, даже, когда она не знала, как открыться этому миру. В основном она была счастлива. Однако у неё не было непосредственного интереса к Крю. Пока ему не исполнилось три или четыре года, и он не смог играть с ней. До этого он с таким же успехом мог быть ещё одним предметом мебели. — Он берёт фотографию этих троих. — Он не спрашивал о них. Ни разу. Даже не упомянул их имена.
— Тебя это беспокоит? Он смотрит на меня.
— Я не знаю, должен ли я беспокоиться об этом.
— Наверное, и то, и другое, — признаю
Он берёт фотографию Верити и Крю, сразу после его рождения. — Он ходил на терапию в течение нескольких месяцев, но я испугался, что это всего лишь еженедельное напоминание о трагедиях, и перестал водить его туда. Если он покажет признаки того, что ему это нужно, когда он станет старше, я отведу его обратно, чтобы убедиться, что с ним всё в порядке.
— А ты?
Он снова смотрит на меня.
— А как же я?
— Как ты себя чувствуешь?
Он не прерывает зрительный контакт. Не пропускает ни секунды. — Мой мир перевернулся с ног на голову, когда умерла Честин, а потом, когда умерла Харпер, всё закончилось окончательно. — Он снова смотрит на коробку с фотографиями. — Когда мне позвонили насчёт Верити… единственное, что осталось во мне, — это гнев.
— По отношению к кому? Богу?
— Нет, — тихо отвечает Джереми. — Я был зол на Верити.
Он оглядывается на меня, и ему даже не нужно говорить, почему он на неё рассердился. Он думает, что она нарочно врезалась в дерево.
Тихо в комнате… в доме. Он даже не дышит.
В конце концов, он откидывается на спинку стула и встаёт. Я встаю рядом с Джереми, потому что чувствую, что это первый раз, когда он признался в этом кому-то. Может быть, даже самому себе. Я могу сказать, что Джереми не хочет, чтобы я видела, о чём он думает, потому что он отворачивается от меня и сцепляет руки за головой. Я кладу руку на плечо Джереми, а затем двигаюсь так, чтобы оказаться перед ним, хочет он того или нет. Я обнимаю его за талию, прижимаюсь лицом к его груди. Его руки обхватывают мою спину с тяжёлым вздохом. Он сжимает меня, крепко, и я могу сказать, что это объятие ему нужно было давно.
Мы стоим так дольше, чем должно длиться объятие, пока нам обоим не становится ясно, что мы не должны всё ещё цепляться друг за друга. Сила его объятий ослабевает, и в какой-то момент мы больше не обнимаемся. Мы держимся друг за друга. Чувствуя тяжесть того, как давно это было, каждый из нас, вероятно, чувствовал это. В доме тихо, так что я слышу, когда он пытается задержать дыхание. Я чувствую все колебания Джереми, когда его рука медленно поднимается к моему затылку.
Мои глаза закрыты, но я открываю их, потому что хочу посмотреть на него. Меня тянет, я откидываю голову на его руку и отрываю лицо от его груди.
Джереми смотрит на меня сверху вниз, и я понятия не имею, собирается ли он поцеловать меня или отстраниться, но в любом случае, уже слишком поздно. Я чувствую всё, что он пытался мне сказать в том, как он держит меня. По тому, как он перестал дышать.
Я чувствую, как он приближает меня к своему рту. Но тут его глаза вспыхивают, и рука опускается.
— Привет, приятель, — говорит Джереми, заглядывая через моё плечо. Джереми делает шаг назад, отпуская меня. Я хватаюсь за спинку стула, чувствуя, что теперь, когда он отпустил меня, я вешу вдвое больше.