Верни нашу дочь, бывший!
Шрифт:
Его пальцы всё ещё на моём лице, и у меня нет ни единого шанса отступить. Продолжаю смотреть в глаза, которые когда-то наполняла нежность, а теперь тьма.
Кромешная, беспросветная, полная безразличия и ненависти.
Такую я никогда раньше не видела.
Уверена, что она не завладеет по-настоящему счастливым человеком. Значит, Шолохов не стал таким после развода со мной. И вряд ли станет. Для счастья нужно куда больше, чем безмерные богатства, особняки и дорогие машины.
– Вчера, – заикаюсь я и дёргаюсь в попытке избавиться от его близости, но Шолохов не отпускает. Он сильнее
Шлейф цитрусовой мужской парфюмерии бьёт в нос, но я никак не реагирую, хоть и хочется сбежать. Этот запах напоминает мне о пережитой боли, об ужасе, с которым я оставалась один на один несколько месяцев, старательно делая вид, что пришла в себя.
– И он назвал твоё имя? Так, Ника? Он сказал, что забрал нашего ребёнка? – повышает голос Шолохов, и люди, проходящие мимо, оглядываются в нашу сторону.
Понимаю, что выгляжу не лучшим образом. У меня слёзы льются по щекам, а я никак не могу унять их. Тяжело. Крайне тяжело взять себя в руки.
– Я нашла женщину, которая сейчас растит нашу дочь… Она выкладывает много фотографий девочки у себя на странице, и я увидела это…
Трясущимися руками достаю телефон из кармана, дрожу, когда нахожу нужный снимок, показываю его бывшему и оголяю собственную шею. Родимое пятно в виде месяца: оно передавалось всем женщинам в нашем поколении. Бывшему мужу хорошо известно это пятно, ведь он так сильно любил покрывать его поцелуями. Горечь вновь заполняет душу болезненными воспоминаниями.
– Быть такого не может, – бормочет Шолохов, а сам запускает пятерню в волосы и взъерошивает их. – Не может! Это игры твоего воспалённого мозга. Это неправда. Ты снова врёшь мне. Нагло врёшь, потому что быть такого не может.
Бывший практически переходит на крик. Я боюсь его, готова провалиться сквозь землю, но держусь ради дочери. Мне нужна его помощь, а ей нужна наша. Я смогу. Снова выдержу его давление, только бы он помог мне. Пусть унизит меня, да хоть перед целым миром – плевать.
– Может. Я говорила тебе, что меня оболгали. Нашу дочь украли, и она у очень опасного человека. Одна я не справлюсь. Помоги мне спасти её и вернуть в семью.
– Нет больше никакой семьи, – огрызается бывший муж и делает несколько шагов назад. – И никогда не будет. Твоё время закончилось. У тебя не вышло заставить меня снова поверить тебе. Смирись, что нашей дочери больше нет, Ника. И прекрати преследовать меня. Слишком больно пропускать всё снова через себя.
И ему говорить мне о боли?
Истерический смешок срывается с губ – ничего не могу с собой поделать.
Роман разворачивается и идёт прочь, а я не могу поверить, что он снова не стал слушать. В который раз я пытаюсь доказать ему, что не враг, а он просто уходит.
– Умоляю тебя! – кричу вслед, захлёбываясь рыданиями и бегу за мужчиной.
Шолохов садится в свой тонированный
– Ты не можешь так поступить со мной! Не можешь, – на последнем издыхании шепчу себе под нос и понимаю, что обессилела.
Мне бы найти скамейку, чтобы присесть, потому что боюсь растянуться на асфальте. Я должна быть сильной. Ради своей малышки, которая нуждается в матери. В родной матери, а не той размалёванной кукле, которую я видела на фото рядом с ней. Ну какая она мать? Ей и дочь нужна ради красивых снимков.
Наверное…
Глава 1. Вероника
Сердце глухо ухает в груди, когда я трясущимися пальцами листаю в телефоне фотографии своей дочери.
Это она.
Моя малышка.
У меня нет никаких сомнений в этом.
Следовало видеть взгляд врача, когда он понял, что я рядом… что всё услышала. В то же мгновение он побледнел и велел мне убираться, а через полчаса меня уволили без объяснения причины. Врач лишь подтвердил догадки о том, что говорил о моём ребёнке. Он испугался. Видно было, как сильно он испугался, что правда раскрыта.
И как не стыдно было хвастаться, что продал ребёнка?
Впрочем, его приятели наверняка такие же. Не впишется паршивая овца в табун породистых лошадей, как ни крути.
Тяжело выдыхаю и улыбаюсь, глядя на девочку, которая больше напоминает игрушечного пупсика. Как красивая разодетая куколка она смотрит в камеру и тянет в ротик пальчик.
Крошка.
Такая маленькая и беспомощная.
Меня пронзает мысль, что я не смогу дать дочери те богатства, которые у неё есть сейчас: дорогие одежды, кровать… Да её детская наверняка стоит дороже моей квартиры, доставшейся от прабабушки.
Телефон звонит, и я устало гляжу на экран.
Мама.
Не могу пока говорить с ней. У мамы и без того скачет давление, а если я скажу, что нашла свою дочь, то она вообще сойдёт с ума. Мама всё равно не поможет мне подобраться к влиятельному человеку, в доме которого растёт моя малышка. Была надежда на Шолохова, но он отказался помогать. И теперь я не знаю, где искать спасение.
Может украсть ребёнка?
Сделать ДНК тест, а потом обнародовать информацию о том, что её у меня украли?
Вот только смогу ли я пробраться в дом, где она живёт?
Наверняка он охраняется так хорошо, что и комар без проверки документов не просочится.
Покачнув головой, пытаюсь отвлечься от мыслей, изъедающих душу.
Телефон перестаёт звонить, и я снова вижу яркое светящееся личико дочери.
На душе становится теплее.
Делаю глоток остывшего зелёного чая и морщусь от терпкости, которую приобрёл напиток, потому что я забыла вытащить пакетик. Во рту всё сводит, и я отставляю кружку, понимая, что пить «это» не смогу. Пишу маме сообщение, что у меня всё в порядке, но пока ответить на её звонок не могу – много работы. Она не знает, что меня уволили. Надеюсь, что и не узнает.