Вернуть мужа. Стратегия и Тактика

Володина Жанна

И тогда я взглянул ему прямо в лицо,

Как тебя мне понять? "Ничего или все?"

Он сказал улыбнувшись: "Ты сам дал ответ!:

"Ничего или все!" - середины здесь нет!"

Вторая записка, написанная совсем другим почерком и подписанная "Алексей":

"Лиза! Невозможно жить в постоянном страхе, ожидая, когда ты поймешь, что сделала неверный выбор. Я вижу, как ты его любишь, как загораются нежностью и радостью твои глаза, когда он приходит к нам. Даже Миша, который еще не научился говорить, сначала тянет ручонки к нему, а не ко мне. Каждый день, называя нашего сына по имени,

я вспоминаю, что он и назван в его честь. В самые важные минуты нашей близости мне постоянно мерещится, что ты представляешь его. Я устал ждать твоего признания, вечно сомневаться в себе и в тебе. Прости. Но я ухожу. Надеюсь, ты сможешь меня понять. Алексей. 25 апреля 1965 года".

– Что это?
– пересохшее от волнения горло саднит.
– Это мой дедушка писал?

– Да, - кивает Михаил Аронович.
– Это письмо Алексея. Его прощальное письмо. Он оставил его на кухонном столе через год после рождения Миши, твоего отца.

– Мой дедушка ревновал к вам?
– горькая догадка приходим на ум первой.

– К сожалению, - Михаил Аронович бледен и строг в своей бледности.

– Так ревновал, что бросил женщину с ребенком?
– поражаюсь я.

– Мы дружили всю жизнь, семьями, до встречи Лизы с Алексеем, - говорит Михаил Аронович, уставившись немигающим взглядом на напольные часы.
– Она полюбила его при первой встрече. Как говорят в сказках: раз - и навсегда. Я всегда был только другом. Я всегда был рядом. Я никогда не смел надеяться.

– Она знала?
– беру его холодную, как лед, руку в свою.

– Она?
– невидящий, туманный взгляд стариковских глаз останавливается на моем лице.
– Она всегда это знала. Но всю жизнь любила только его. Я ждал. Она ушла раньше. Теперь я снова жду.

– Ждете?
– всхлипываю я.

– Конечно, - торжественно говорит старик.
– Жду встречи с ней, моей Лизой.

– Она не смогла вас полюбить?
– с сожалением, осторожно погладив его руку, спросила я.

– Неправда!
– возмутился Михаил Аронович.
– Она тоже любила меня всю жизнь. Но не так, как я ждал и надеялся. Не так, как Алексея.

Мы сидим в тишине, отмеряемой мерным ходом антикварных часов, и следим за стрелками. Решаюсь продолжить разговор:

– Мой дедушка написал эту записку и просто ушел? И никогда не приходил? Как такое может быть? А сын? Папе был всего годик!

Михаил Аронович с ответной жалостью смотрит на меня:

– Приходил. Несколько раз. В течение нескольких лет. Лиза не пускала, даже разговаривать не стала. А потом, лет через пять, Миша еще не ходил в школу, Алексей исчез, и больше мы ничего о нем не знали. Вернее, Лиза даже не пыталась узнать.

– Она разлюбила его?
– поражаюсь я.

– Нет, не разлюбила, - вздохнул Михаил Аронович.
– Она его просто не простила.

– Почему?
– почти плачу я.
– Неужели его глупая ревность была сильнее любви? Семьи? Ребенка?

– Я не знаю многих подробностей, да если бы и знал, какое мы имеем право ее осуждать?
– спрашивает меня старик.

– А вы?
– слеза, выкатившись из глаза, виснет на кончике моего носа. Я не успеваю ее стереть - она падает на руку Михаила Ароновича,

и он словно приходит в себя.

– Это я во всем виноват!
– сетует старик, погладив меня по голове, как маленькую.
– Я же все время был рядом. Незримой третьей тенью. Какой муж это выдержит?

– Но вы же просто дружили!
– утешаю я его.
– В чем ваша вина?

– Это она просто дружила. А я...
– Михаил Аронович честно смотрит мне в глаза.
– А я каждый день, каждую минуту мечтал, что она полюбит меня так, как его. Или почти так.

– Она любила вас!
– уверяю я старика.
– Я видела это, я понимала это с самого детства. Правда!

– Я был ее другом, тем, кто был рядом с раннего детства. Хранителем ее первых секретов. Помощником во всем. Товарищем в играх. Не более, - Михаил Аронович похлопал меня по руке.
– Не волнуйтесь, Варя! Я крепкий старик в здравом уме и твердой памяти. Я прекрасно понимаю, что своей дружбой помешал их любви.

Тщательно подобрав каждое слово, я медленно и уверенно говорю:

– Бабушка была искренним человеком. Если бы вы мешали, она сказала бы вам или показала.

– Ваша бабушка была прекрасным человеком, - подтверждает Михаил Аронович.
– И она никогда не сказала бы мне того, что могло обидеть, унизить или оскорбить меня.

– Разве дружбой можно оскорбить?
– вторая соленая капля подбирается к кончику носа.

– Не оскорбить, нет, связать по рукам и ногам, - отвечает мне друг детства моей бабы Лизы, и я вспоминаю Вовку. Нежное, щемящее чувство потери сжимает сердце: если я останусь без Максима, я все равно не смогу быть с Вовкой. Вовка - мой Михаил Аронович. Бабушка! Я так люблю тебя, что начинаю зеркалить твою судьбу.

Прощаясь с Михаилом Ароновичем, крепко его обнимаю:

– Берегите себя! Теперь вы должны жить за двоих. Я так хотела бы быть вашей внучкой. Увнучите меня, пожалуйста!

Старик грустно смеется и обещает подумать над моим предложением. Я уже переступаю порог квартиры, когда Михаил Аронович окликает меня:

– Варенька! Проживите свою судьбу. Настоящая любовь сильнее той боли, которую она с собой приносит.

Глава 46. Настоящее. Суббота. Анна и Мила. Девичник.

– Вы не Достоевский, - сказала гражданка,

сбиваемая с толку Коровьевым.

– Ну, почем знать, почем знать, - ответил тот.

– Достоевский умер, - сказала гражданка,

но как-то не очень уверенно.

– Протестую, - горячо воскликнул Бегемот.

– Достоевский бессмертен!

Михаил Булгаков "Мастер и Маргарита"

Когда тебе не с кем поделиться одинокими мыслями,

мысли начинают делить тебя между собой.

 Харуки Мураками

"Человек, погруженный в мысли, бессмертен"

Сейчас приедут Мила с Анной. Мне лень вставать. Лежу в постели и рассуждаю: русские люди - те еще затейники, только у нас слово "работа" от слова "раб", а слово "увольнение" от слова "воля". Я, конечно, прекрасно понимаю, что это связано с крепостным правом, но, не выспавшись, чувствую себя совершенно разбитой. Меня измотал пришедший под утро сон.