Вершинные люди
Шрифт:
Надо отметить, что в то время между людьми еще сохранялись нормальные, человечные отношения, каждый старался помочь другому. Например, проводники не возражали против провоза книг пассажирами в любых количествах, не пользовались своим положением, не «качали права» и не вымогали денег. У них был свой заработок — передавать бандероли. Им его хватало. Также нигде не возникали «стражи порядка», не требовали накладных, не шантажировали, не заламывали руки, не отбирали товар. Носильщики и таксисты, стоило им заплатить, вовсю старались помочь и услужить человеку: поднести, загрузить, облегчить любую работу. В значительной степени именно этой благожелательной обстановкой объясняется то, что поездки
И все же привезенных за один раз книг хватало для работы ровно на неделю, и в следующие выходные снова надо было ехать. Такой темп начинал сказываться на здоровье. В поездах я стала легко простужаться: то попадала под сквозняки, то выпивала воду со льдом, то промерзала. После особенно неудачных вояжей возникали проблемы с зубами, и я их не лечила, а удаляла один за другим. Все экономила время. Дура была, а подсказать никто не мог, что позже пожалею.
Все это сковывало бизнес, не позволяло развернуться. Однажды я об этом сказала там, где брала книги.
— Так присылай машину! В чем дело? Мы тебе нагрузим ее доверху, — сказал хозяин оптового склада, чем меня обрадовал.
— А что для этого надо?
— Да пустяк! Привози часть оплаты в три тысячи. Для порядка.
Действительно, такая сумма не могла составить и десятой доли того, что стоила машина книг, и ее можно было требовать от меня лишь для порядка. Я ухватилась за это предложение. Тут же мы договорились, что через пару недель, как только я буду готова, провернем эту операцию. Мне требовалось время, чтобы достать деньги, ибо такой суммы у меня не было. Напомню, что тогда еще имели хождение советские рубли, а их курс составлял: 0,90 рубля = 1 доллар.
По возвращении о полученном предложении я, конечно, рассказала Николаю Игнатьевичу, попросила его совета, стоит ли рисковать и брать в долг книги на столь крупную сумму.
— Книги-то взять можно, — вслух раздумывал он, зная тогдашнюю благоприятную обстановку. — А вот где ты возьмешь три тысячи для первой порции оплаты?
— В следующие выходные моему отцу исполняется 70 лет, юбилей, — сказала я. — И из-за этого поездку в Москву я пропускаю. Поеду к родителям, заодно и денег попрошу.
— А дадут?
— Конечно, — засмеялась я. — Они же знают, что мой бизнес процветает.
— Ну, тогда дерзай, — одобрил мои намерения директор. — Но не зарывайся. Лучше обо всем докладывай мне.
— Как всегда, — засмеялась я.
Почти слово в слово это разговор я повторила с сестрой.
— Завтра же попрошу родителей одолжить нужную сумму, — откровенничала я, поведав ей подробности поступившего предложения о поставке большой партии книг на выгодных условиях. — Я знаю, что они не откажут.
Я не просто так сообщила сестре приятную новость, не от хвастовства и не от нечего делать — я хотела порадовать ее. На то время она уже подрабатывала у меня, причем получала половину от полученной прибыли — тогда еще мы прибыль делили поровну. Поэтому, как и я, имела шанс хорошо заработать на предстоящей сделке, значит, должна была быть заинтересована в ней. Ни минуты не сомневаясь, что она поняла и просчитала сулящие выгоды, я договорилась ехать вместе к родителям завтрашним автобусом в 16-00.
Но назавтра сестра к отходу автобуса
Какой, должно быть, смешной и наивной я выглядела со стороны! Как потешалась сестра, что ее замыслы ей расчудесно удаются! Да, обманывать того, кто тебе верит, кто не ждет от тебя подвоха, легко. Но не всем приятно это делать. Ей это было приятно всегда.
Немало потрудившись на кухне с приготовлением блюд и с другими делами по предстоящему завтра приему гостей, мы наконец дождались вечерней прохлады и сели ужинать под развесистой яблоней около крыльца. И я опять проявила какую-то поразительную непроницательность, ненаблюдательность, неприметливость, беспечность, словно моя интуиция, попав в родные стены, решила расслабиться и поспать. Впрочем, так оно, наверное, и было. Я отдыхала, радостно щебетала о посторонних вещах и не почувствовала натянутости в обстановке, в отношении родителей ко мне, в поведении сестры. Даже то, что папа быстро поел и ушел на птичий двор, что было странным, меня не насторожило. А ведь он знал, что сейчас произойдет, и специально ушел. Не явилось смятенным знаком и то, что моя сестра подозрительно льнула к маме, а мама больше обычного молчала и не смотрела на меня. Я просто ослепла и оглохла, я так полагалась на своих родных, что все мои тревожные центры напрочь отрубились, оголив меня, оставив без защиты, подставив под удар.
Выбрав момент, я попросила у мамы в долг денег, объяснив без утайки, куда они пойдут и когда я смогу их вернуть. Даже и тогда, когда мама грубо отказала мне, выставив кучу смешных, надуманных и недостойных упоминания упреков, я не сразу поняла, почему так повернулся разговор, не поняла, что родители действуют по наущению сестры, настроившейся против меня.
Она все истолковала по-своему, полагая, что родительские сбережения законно принадлежат ей, их любимому первому ребенку, как будущее наследство, а я вознамерилась изъять их под благовидным предлогом. И она решила перестраховаться, чтобы не отдать свое. Это был тот расчет, который приходит на ум исключительно эгоистичным людям. Именно он толкнул сестру на подлый удар мне в спину. Простая душа, чему удивляться. А ведь не зря говорят, что простота хуже воровства. Вот тогда я это очень отчетливо почувствовала. Я понимала, что прибыль от предстоящей сделки значительно превысит сумму долга, о котором я просила, но я не допускала, что сестра этого не понимает, и это помешало в этой недостойной истории увидеть ее мотивы.
Моя природная вера в доброжелательность родных, в их нравственную чистоту и нелукавость была столь непоколебимой, что ничто очевидное не могло изменить ее. Даже задохнувшись в этом разговоре от боли, словно меня с размаху ударили сапогом по уязвимому месту, я не прозрела и не поняла истинных побуждений. Шокированная несвойственным маме базарным тоном, пошлостью в оценке моих качеств и посыпавшимися оскорблениями, пораженная осуждением и инсинуациями, я все еще не прочитывала в этом роли сестры и малодушия родителей, вступивших единым фронтом на путь предательства. Отец и мама уверовали в нашептанные им скудоумные резоны, продиктованные то ли завистью, то ли алчностью, и вычеркнули меня, всегда уверенно шагавшую по жизни, из своего сердца. Увы, они никогда не ценили мои лучшие качества, проявляемые по отношению к ним. Мои ум, доброту и совесть — все это упорно превращалось ими в навоз для удобрения своекорыстия старшей дочери. По-своему они тоже были простыми людьми.