Вершинные люди
Шрифт:
Конечно, признаки и тени всех этих демонов в наших отношениях мелькали и раньше, но я лишь механически фиксировала их, не пропуская в душу. Я всегда была выше суеты с ее низменным расчетом и повадками. Понимая, что нет идеальных людей, я старалась не замечать чужих несовершенств, отдавая предпочтение долгу, инстинктивной верности общим интересам, коллективной цели. Собственно, и в этом случае повторилось то же самое — на рассвете я уехала, не простившись с родителями, подавила в себе горечь, что мне далось с трудом, и постаралась восстановить форму.
Все равно
Нельзя сказать, что я все простила своим родным. Не простила, ибо мне нечего им прощать. Я всегда понимала, что они такие и есть, что им не дано быть другими, и это понимание снимало с них любую вину. Нельзя обвинять человека, что у него, например, карие глаза, а не синие. Так ведь? Но внутри меня все больше разрасталось одиночество, незащищенность, ощущение неведомой опасности.
Понимание, что у меня нет тыла и мне не на кого положиться, делало меня плохим бойцом. А время надвигалось жестокое, беспощадное, требующее выносливости и стойкости. И если в ту пору я находила в себе эти качества, то только благодаря силе воли, а не внешним источникам. Именно поэтому я рефлекторно цеплялась за любую возможность выжить, выстоять, окрепнуть за счет других, пусть случайных и чужих людей, если они мне подворачивались. Я присматривалась к тем, кого мне посылала судьба, и заранее любила их — ведь это была единственная возможность обрести вовне опору и поддержку. Думаю, такое мое предрасположение к людям улавливалось ими и не пропадало зря — оно настраивало их на мою волну, зачастую делая из них если и не друзей, то хотя бы не врагов.
Но происходили и настоящие чудеса, происходили... Ведь мы сами создаем их в своих сердцах и безотчетно посылаем людям, а потом удивляемся, если получаем нужный отзвук и радуемся ему и славим жизнь.
Я как раз думала обо всем этом, наслаждаясь ранней тишиной в коридорах типографии, когда ко мне заглянул Николай Игнатьевич, тоже пришедший на работу заблаговременно.
— Привет, Борисовна! — улыбчиво сказал он, и по его виду я поняла, что выходные у него прошли отлично, что были трофеи на охоте и ему хочется поделиться этими новостями с терпеливым слушателем. — О, а чего ты такая черная? — затем спросил он, заметив мое состояние.
— Не выспалась, — я встала и продолжила разговор стоя. Я всегда так делала, когда ко мне в кабинет входил кто-то, кого я уважала. — Присядете?
— Да нет, — Николай Игнатьевич окинул меня проницательным взглядом, враз посерьезнев. — Видно, не до разговоров нам. Как ты съездила к родителям?
— Ничего, — я не знала, что говорить. Мне было стыдно за свои недавние простодушные надежды, как будто на моем облике проявились язвы застарелой детской болезни.
— Ладно, пора браться за дела.
Директор ушел к себе, и начался обычный рабочий день. Не помню, что я дальше
Знаю, что после этого визита я простилась с мыслью о сделке с книгами и окунулась в более доступные сферы жизни.
Звонок прозвучал приблизительно нескоро и как-то неожиданно, заставив меня вздрогнуть. Я взяла трубку с неясными предчувствиями.
— Зайди, — сказал Николай Игнатьевич деловым тоном.
В кабинете он оказался один, что удивило меня, потому что столь предельная лаконичность была ему не свойственна. Он любил немного поговорить, дать человеку время освоиться или выпустить пар. А коротко говорил тогда, когда происходили неотложные дела, проникнутые нервозностью и беспокойством. Он не предложил мне сесть.
— Вот, — порывшись в столе, он извлек оттуда пачку денег, оклеенную банковской лентой, и кинул на стол передо мной. — Бери, девочка, работай дальше.
— Что это? — я опешила.
— Три тысячи, — сказал директор. — Тебе ведь родители не дали денег, так же? Бери-бери, не стесняйся. Сможешь — отдашь, а не получится... Ну, что ж, переживем.
Я понимала, что в очередной раз Бог протянул мне руку и отказываться нельзя. Но я еще не готова была к этому и стояла в растерянности и смятении.
— Обязательно отдам, — я наконец взяла деньги. — Спасибо, Николай Игнатьевич. В ближайшее время отдам.
— Я знаю, — сказал директор. — Иди работай.
Я направилась к выходу, стараясь не показать растроганности, но когда уже была у двери, директор окликнул меня:
— Постой, — я остановилась, обернулась: — Не спеши отдавать. А если надумаешь, то отдавай книгами.
— Как это?
— Подумай сама, — начал директор теперь уже в своем обычном тягучем стиле: — Зачем мне деньги? А читать я люблю. Так что полегоньку-потихоньку будешь приносить новые книги, пока не вернешь долг. Подходит такое?
— Спасибо, — только и смогла сказать я, понимая, что это сейчас он такое придумал, что-то во мне его невероятно тронуло. Конечно, фактически он подарил мне эти деньги, фокус с книгами был чистым символом.
Что добавить? Моя сделка состоялась, и в ней участвовала сестра, получившая свою половину прибыли, впрочем, так и не объяснившаяся со мной за свою гнусность, не спросившая, как я выкрутилась, не поблагодарившая меня, словно так и надо было, словно я была ее персональным Прометеем. Родительские деньги пропали на сберкнижке в период, когда новая власть грабила народ. Долг директору я, конечно, вернула. Книгами, как он и просил.