Вершинные люди
Шрифт:
Моя моральная поддержка ему, возможно, и не нужна была, но он болезненно переживал возможное осуждение со стороны общественного мнения, и сейчас искал во мне понимания, чтобы его не порицали, и содействия, чтобы меньше судачили. Думаю, я не единственная подверглась подобной «доверительной подготовке» к его предстоящему разводу и новому браку.
Завершая сеанс, он спросил, конечно, больше из вежливости:
— А твои дела как? Ты еще книгами занимаешься?
Он же не мог предвидеть, что своим вопросом уподобляется Моисею, который треснул посохом по скале. А я, как вода из-под посоха, — ручьем! Так, мол, и так, то да се. Без
— Почему же ты молчала? А если бы я не спросил? — доброжелательно приподнял он брови.
— Сначала не знала, как начать, а потом совсем заробела и передумала, — призналась я.
— Почему? Это же хорошее дело, — в очередной раз переменил он гнев на милость в отношении моей деятельности. Эх, всегда так — в целом одобряя меня, мои инициативность и энтузиазм, он осуждал сам дух нового времени, явление частного предпринимательства.
— Долго собиралась, выходит, — подвела я итог. — Теперь, наверное, уже поздно, ведь прошло почти два месяца.
— А вдруг поезд не ушел? — он прищурил левый глаз и затянулся сигаретой, вопросительно глядя на меня.
— Не знаю, не интересовалась.
Какое-то мгновение он молчал, сосредоточенно глядя в окно и потягивая свою бесконечную сигарету, гоняя ее из угла в угол рта. Взвешивал, оценивал? Кто знает.
— А что? Можно попробовать. Завтра я там все равно буду на коллегии, увижусь с Лобановой.
Договорились, что в половине девятого утра я буду ждать его в вестибюле здания, где располагался книготорг и наше областное управление.
***
Она сидела за столом — маленькая, худощавая, немолодая. Утонченное лицо имело серьезное, ответственное выражение. Недоступная, вся — при исполнении. Подобранная прическа на негустых выцветших волосах, однако, гармонировала с ее обликом. Не отличаясь изысканностью одежд, будучи неброской во всем, что касалось внешних атрибутов, она все же производила впечатление сильной, властной, повелевающей натуры. То, что она говорила, лаконично строя фразы, звучало убедительно и значительно. В тоне чувствовалась тревога об отторгаемом коллективе, она хотела иметь четкие представления, что его может ждать.
За приставным столиком ближе к Анне Федоровне сидел Николай Игнатьевич, а я разместилась за ним, дальше к выходу. Повернувшись лицом хозяйке кабинета, Стасюк почти закрывал меня спиной. Если Анна Федоровна адресовала вопрос мне, то он откидывался на спинку стула, и тогда мы с нею видели друг друга.
После обмена вопросами и ответами, словно молчаливо согласившись на тайм-аут, все погрузились в размышления. Пауза затягивалась, становилось не все равно, кто ее нарушит. Стасюк первым почувствовал спустившееся с высоты мгновение, которое нельзя было упускать, потому что в нем содержались зародыши решений, приемлемых для каждого из троих. Он повернулся ко мне, пристально посмотрел в глаза, но, обращаясь к Анне Федоровне, произнес:
— Помоги ей, прошу тебя. Нам, старикам, надо ладить с молодыми. Она тебя не подведет. Энергии и упорства ей не занимать, твоим девчатам, считай, повезло. Я лично верю в нее. Пусть работает.
Я вздрогнула от пробежавшего по коже мороза и перевела глаза туда, где за его фигурой скрывалась Лобанова.
— Только ради тебя я это делаю. Запомни, — она нервно затеребила в руке попавшийся листок. — Пойми, совершенно не зная человека… Но твое ручательство, Николай Игнатьевич, для меня надежнее всех иных гарантий.
— Я ручаюсь за нее, — снова повторил мой директор.
И тут я вспомнила давний странный сон, до сих пор в деталях памятный мне, вспомнила рыцарей и крылатую женщину. Почему я не узнала эти лица сразу? И кто те двое, которых я ни с кем из знакомых соотнести не могу? Знаю ли я их или они мне совсем чужие? Совсем некстати всплыли картины сна, к которым я успела привыкнуть, потому что часто вспоминала его. Вереницей пронеслись события, где участвовали люди, стершиеся в памяти и живущие там лишь разноцветными пятнами: белое — приятный человек, серое — никакой, черное… и так далее. Затем все смешалось как в калейдоскопе, стали выстраиваться причудливые комбинации того, что было и что может быть. Ощущения знакомого и незнакомого перетасовывались и менялись местами. Сумятица впечатлений завертелась волчком, захватила воображение в круговерть вероятностей и внезапно превратилась в спокойное море мистического прозрения. Его волны плескались мирно и лениво, как плещется внутри нас устоявшееся знание.
Ушла нервная дрожь, исчез морозец, пробиравший кожу. Спокойствие, воцарившееся вместо них, мягко завладело мной. Сознание того, что на меня катится огромный ком взаимосвязанных и запутанных проблем, не привело к рождению тревоги. Более того, понимая, что не все сложности мне сейчас открылись, что много есть такого, чему придется учиться на ходу, я ощутила холодную и расчетливую способность справиться с этим. Уверенность в себе уже поселилась в душе и я, как запрограммированная, продвигалась вперед с той настойчивостью, присущей ветру, смене дня и ночи, временам года.
Один день вместил в себя те события и решения, созревание которых шло многие недели и месяцы.
Мой директор ушел, а я осталась доводить начатое до конца. В книготорге заторопились, заспешили, велели мне не уходить и ждать тут же.
— Я должна посоветоваться с директором магазина, — сказала Лобанова. — Так полагается. Возможно, лично вам она не имела мужества отказывать, а мне скажет, что вы коллективу не подходите.
Мне стало неуютно. Такое, конечно, могло быть. Но как я не подумала об этом сама? Хотя, что бы изменилось, если бы подумала?
— Мы же не в куклы играем, — от возмущения я не находила слов. — Что за трогательное отношение к дипломатии! И что тогда, как я буду выглядеть перед Стасюком?
— Мне нравится, что вы прежде всего думаете о Стасюке, а не о том, что не получите магазин, — ей как будто доставлял удовольствие такой ход моих мыслей.
— Как же вы могли обещать Николаю Игнатьевичу, что отдадите магазин мне, если не спросили на то согласия директора?
— Говорю же, что так полагается. Понимаете? Нельзя не считаться с мнением коллектива.