Вершинные люди
Шрифт:
И в Костополе я впервые забеременела, приняв эту новость с сильнейшим огорчением. Придя домой от врача и рассказав мужу о случившемся, я всю ночь напролет проплакала, прорыдала навзрыд. Из опыта жизни в родительской семье, когда там появилась моя племянница, покончившая с моим отрочеством и молодостью моих родителей, когда подростком мне пришлось жестоко недосыпать и нянчить ее, я очень хорошо представляла, сколько сил и времени заберет от меня ребенок, теперь уже навечно, навсегда, неизбавимо, неисправимо, неотвязно навешенный на меня. А мой любимый муж при этом будет жить прежней жизнью, и чувствовать себя брошенным. О нет, нет! В моем воображении вставали виды нашего города, широких улиц, тенистых скверов, залов кинотеатров, ночных огней,
Говорят, что подобная реакция на беременность возникает у многих женщин. Их в это время надо успокоить и умело подготовить к новому будущему. Обычно это делают близкие родственники. Но с нами никого не было, а мой муж был слишком молодым, чтобы справиться со своей ролью. Да и как он мог справиться, если нам с ним никого не надо было, мы еще не надоели друг другу, не нарадовались друг другом, не заскучали вместе и не стремились к тому, чтобы кто-то или что-то вмешивалось к нам?!
На самом деле это был звоночек о проблемах со здоровьем, воочию проявленный в виде страха перед дополнительными нагрузками, в виде нежелания их. Организм, который чувствует свою уязвимость и невозможность справиться с ними, именно таким образом от них и защищается. Через неделю сильного горевания, которому я предавалась, у меня появились признаки приближающегося выкидыша. Потребовалась срочная медицинская помощь. В Костополе квалифицированно оказать ее не смогли или не захотели, а только еще хуже навредили.
И я позвала на помощь родных. Ко мне приехала сестра с мужем. Благодарно вспоминаю, с какой заботой они отвезли меня к родителям. Там меня в течение двух недель спасали в стационаре. Заодно обследовали и растолковали, что беременеть мне категорически противопоказано — у меня оказалось слишком слабое сердце. Увы, это лишь подтвердилось со временем. Только к слабому сердцу присовокупились и простуженные почки. Был момент, когда мы с мужем посчитали возможным завести детей, но опять и опять и опять это оказывалось мне не по плечу. Любые попытки заканчивались неудачей и стоили мне здоровья. Наконец, я отказалась от них, поняв, что становлюсь не крепче, а слабее.
Описывать всю одиссею ни с первой беременностью, ни с последующими не хочу, ограничусь итогом о костопольском периоде — я избавилась от тяжести и возвратилась в Костополь обновленная. Все плохое осталось позади!
Жена моего сотрудника Александра Михайловича, работающая продавцом книжного магазина, тоже поддерживала нас, правда, по-своему. Спрос на печатное слово в Костополе не был столь ажиотажным, как в Днепропетровске, и книгочеев было несравненно меньше, а книги поступали хорошие, редкие. Иногда они даже залеживались. И вот, узнав нашу с Юрой приверженность чтению, собиранию библиотеки, эта женщина при получении нового товара звонила нам и приглашала приходить за покупками. Благодаря ей мы привезли домой бесценные издания, достаточно назвать, такие как: "Дорога исканий" Доры Бреговой — книга о молодом Достоевском, «Спасенная красота» Савелия Ямщикова — о реставрации картин, «Передвижники» Элеоноры Гомберг-Вержбинской, «Окно в минувшее» Киры Корнилович — о древнерусской станковой живописи, «Пелика с ласточкой» Анатолия Варшавского, «Рыцарь без меча» Марии Дмитриенко, "Семь дней" и "Зеленое дерево жизни" — повести об искусстве Леонида Волынского, и другие редкости, которых даже посейчас нет в электронном виде.
А когда мы уезжали домой, в Днепропетровск, одна из знакомых, с которой я познакомилась в больнице, подарила нам — ни много ни мало — полсотни махровых полотенец, бывших тогда в большом дефиците. Ими-то мы и отдарились перед всеми родственниками, ими же до сих пор пользуемся.
На
Лет десять спустя, когда Юра уже имел ученую степень, Александр Михайлович был в нашем городе в командировке, и мы случайно встретились в кинотеатре. Сколько было радости и воспоминаний! Он мне сообщил приятную весть, что Григорий Иванович Конаш стал директором комбината, защитил кандидатскую диссертацию, получил звание Героя Социалистического Труда.
Наверное, не одна я молилась за него.
2. Красный директор
Я узнала его уже в пожилом возрасте, когда он имел довольно неказистый вид, уменьшился в росте и погрузнел, а кривоватые ноги перемещали его по земле шаркающей походкой. Лицо, которое нельзя было назвать ни красивым, ни просто привлекательным, хоть и безобразным оно не было, с годами одрябло и больше годилось старой разрыхлевшей бабке, расписанной морщинами, чем мужчине. Жидкие прямые волосы блекло-бесцветные или пегого цвета — не понять, — всегда казавшиеся немытыми, не держались кучи и рассыпались, ибо в короткой стрижке неподобающе торчали, поэтому он носил их сравнительно длинными. Умные, когда-то сверкающие почти по-орлиному глаза, что я видела на фотографиях его молодости, угасли и не очень любили смотреть на собеседника, не находя ни в ком для себя отрады. Бесформенные губы отблескивали влажностью. Таков его портрет.
И все же Николай Игнатьевич Стасюк, директор Днепропетровской областной книжной типографии, появившись в моей жизни в полном смысле нежданно-негаданно, вне планов, без всякого предварительного расчета, составил одну из прекрасных ее страниц. Последнее, подчеркиваю особо, явилось настоящей милостью свыше, ведь так могло и не произойти. Внезапные изломы мировой линии, резкие перемены судьбы не обязательно балуют интересными встречами и удачами в делах. Но — нет худа без добра. Оказывается, чудеса случаются.
Рассказывать о нем я могу много, потому что рядом с ним проработала одиннадцать лет. Мы вместе встречали горькие перемены и провожали в историю свою любимую Родину, были свидетелями поглощения нашей цивилизации новыми ордынцами, оплакивали горькую участь, постигшую нас вследствие этого. Да и общаться продолжали — правда, менее часто — до самой его смерти.
Но пока что шел лишь 1989 год... — год нашего выхода из Афганистана. В этом году во многих странах Европы свершились бархатные революции, приведшие к изменению общественного строя и политической системы, к ликвидации Варшавского договора, СЭВа и вообще социалистического лагеря. Если исходить из того, что бархатная революция это такая, при которой к власти прорывается некая прослойка, раньше остававшаяся за бортом, то станет ясно, что речь идет о создании в стране гражданского хаоса как инструмента захвата власти, причем всегда при пособничестве внешних сил. Ведь ежику понятно, что никакая элита или агрессивная прослойка населения не в состоянии сама конкурировать с собственным государством на уровне свержения законного правительства.
Динамика событий была довольно насыщенной, она создавала смуту, тревожный событийный фон и атмосферу, не способствующую ни труду, ни отдыху. Вот последовательность некоторых фактов, вселяющих в нас ужас.
24 августа. Правительство Польши возглавил представитель оппозиции Тадеуш Мазовецкий, немедленно приступивший к экономической реформе известного рода — развалу. Позже ее назовут "шоковой терапией". Она проводилась при участии экспертов США и Международного валютного фонда. Этим все сказано.