Весь Дортмундер в одном томе
Шрифт:
Моя левая нога — это протез и он наполнен динамитом. Если вы не освободите меня…
Где я? Кто эти люди?
Последняя идея заслуживала внимания, ее стоит попробовать. Пока Дортмундер пытался придать своему лицу соответствующее выражение — последствия этого специфического трюка были непредсказуемы — доктор Зорн вошел в офис.
Вы могли увидеть такого человека везде, даже в супермаркете и воскликнуть: «Это и есть доктор Зорн». И не потому, что он держал мягкий кожаный чемоданчик врача с замком из нержавеющей стали в большой белой волосатой руке, нет.
Самое
Сколько лет ему было? Двадцать пять или шестьдесят пять? А может этот старый, успешный ученый-псих умудрился вживить свою голову в молодое и сильное тело? Такая операция заслуживала восхищения.
Доктор Зорн и Градец Краловц вели разговор между собой на каком-то непонятном ему языке, который звучал как игра в крикет в рыцарских доспехах. Посол что-то подробно объяснял и показывал на Дортмундера, а д-р Зорн неистово извергал из себя словесные потоки, когда смотрел на пленника. Остатки надежды покидали Джона.
При виде появившегося из черной сумки доктора Зорна медицинского шприца, Дортмундер закричал:
— Я аллергик!
Краловц и доктор уставились на него. Даже Ласк с Терментом посмотрели в его сторону. Зорн впервые обратился к нему на неправильном английском языке с грубым акцентом, который идеально подходил бы для секса по телефону:
— У вас аллергия? На что?
— На сыворотку правды!
Доктор Зорн одарил его — простого смертного жеманной снисходительной усмешкой ученого:
— Это не сыворотка правды, ты, жалкое существо, — произнес он. — Сыворотка правды не работает. — И улыбаясь, он обратился заговорщицки к Краловцу: — Ведь мы знаем это или все же нет?
Краловц смущенно и нервно пожал плечами:
— Давайте покончим с этим.
— Но, конечно, — и, повернувшись к Дортмундеру, продолжил начатое: — Кто-то должен засучить свой рукав.
Ласк и Термент одновременно бросились вперед, чтобы сделать это. Их руки, словно пауки, опутали руку Дортмундера, мешали друг другу, задерживая процесс, но, к сожалению не навсегда.
Когда с этим было покончено, доктор Зорн снова улыбнулся пленнику и произнес:
— Некоторые крепкие духом личности могут преодолеть воздействие амобарбитала или тиопентала, которые называют сывороткой правды. И судя по всему, ты вряд ли обладаешь сильным характером — конечно, так кажется на первый взгляд — и поэтому результат вполне предсказуем.
— И у нас мало времени, — заметил Краловц, потрескивая
Доктор Зорн поднял иглу вверх, слегка надавил, чтобы смертельные пузырьки воздуха вышли наружу, а за ними показались крошечные, красивые, быстрые капельки сыворотки. Он обхватил руку Дортмундера и приблизил к ней иглу.
— Сиди смирно.
— Что это? — спросил заключенный, стараясь безуспешно не шевелиться.
— Это повергнет тебя в бессознательное состояние, — ответил доктор, — благодаря чему перелет пройдет успешно.
— Перелет? Разве я куда-то собирался?
— Ну как же, в Вотскоэк, конечно, — сказал доктор Зорн. — Разве не туда ты планировал лететь? — И улыбнувшись, он погрузил острие иглы.
— Но… — только и успел возразить Дортмундер и… проснулся в темнице.
Он лежал на грубом шерстяном одеяле, на холодном бетонном полу в низкой, противной и темной комнате, стены которой сплошь состояли из камней, где царил запах сена и плесени. Одно небольшое прямоугольное отверстие в толстой стене, что, должно быть, являлось окном, покрывала частая металлическая решетка. Это был единственный источник света. Выглядывая через окно, Дортмундер мог рассмотреть лишь немного грязной земли внизу и, по-видимому, облачное небо, а также еще одну каменную стену напротив. И больше ничего.
Темница. В Вотскоэке.
«Как мне выбраться отсюда?» — спросил сам себя Дортмундер, когда мимо промаршировал солдат, который нес воинскую службу. На нем красовалась мешковатая униформа ужасного грязно-голубого цвета и убогие черные сапоги. Пистолет-пулемет висел на кожаном ремешке, перекинутом через плечо.
Дортмундер вздрогнул при виде этого парня, а когда он набрался смелости еще раз подойти к окну, солдат исчез. Через окно по холодному воздуху (морознее, чем в Нью-Йорке, он заметил) до него донесся тонкий, слабый, еле слышный, без сомнений, человеческий крик.
«О, Боже» — подумал узник. Он осмотрел свое подземелье. Здесь не было ни одного предмета мебели, за исключение невероятно тонкого грубого одеяла коричневого цвета на полу, на котором он пришел в сознание. Прислонившись к стене возле окна, он соскользнул вниз. И теперь сидел на сыром полу, прижавшись спиной к твердому камню, и снова подумал: «О, Боже».
Отсюда невозможно выбраться, из этого подземелья, из этой тюрьмы или чем это было. И даже, если выход есть, что тогда? Я нахожусь в Вотскоэк совершенно без каких-либо документов на мое имя. Нет паспорта, нет правдоподобной истории, и я не говорю на их языке.
«Возможно, я смогу предложить им кость взамен на мою свободу» — подумал он и когда он подумал, он также подумал что: — «Так вот, что они хотят, чтобы я думал. Ладно, хорошо, это, чего они хотят: они хотят, чтобы я думал, и я сделаю это. Возможно, я смогу обменять кость на свою свободу. Потому что другого выхода у меня нет?».
Но, одну секундочку. Если это то, что они хотят, чтобы я думал таким образом, так о чем же я не должен думать?
Ну, они хотят, чтобы я думал, что отсюда нет другого выхода. И в этом они правы. Я не думаю, что отсюда можно выбраться.