Весеннее озарение

Дурчук Я

Ночь, полумрак, полнолунье, вокруг ни души... Недавний отважный кавалер охваченный смутным страхом, странным беспокойством набавил шаг. Нет, не банальная опаска пред вполне вероятной встречей с задиристым, полуночным и полупьяным, коварным или просто маниакальным телом, скорее предчувствие чего-то необъяснимого и не материального, неосязаемого и даже мистического щекотало бывалые нервы. Старый служака хмыкнул, усмехаясь собственным чувствам, собрав волю, замедлил шаг и загнусавил, стараясь забыться, под нос, первую, пришедшую на ум мелодию, но страх не отступал, мало того, появилось явственное ощущение словно кто-то, или даже что-то пристально глядит вслед. Максим Максимович остановился и опасливо осмотрелся по сторонам. Сонные дома с черными окнами не подавали признаков жизни. Темные проулки, запертые двери - нигде, ни одной живой души вокруг - только большая, круглая луна зависла, будто совсем рядом, выглядывая из-за домов. Он поежился, прищурился,

пригрозил ей пальцем, снова хмыкнул, развернулся, сделал несколько шагов, но быстрым, молниеносным движением обернулся вновь, смело взглянув ей в "лицо" и застав, на долю секунды, не успевший смениться стандартным нейтрально бессмысленным выражением укоризненный, с малой ухмылкой взор.

– Что?
– сорвалось с губ его, - Что?
– повторил он уверенно и громко, - Что?!
– наконец заорал на всю улицу, - Что такое?!?!

Где-то бухнуло что-то в ответ, посыпалось звоном разбитого стекла на асфальт, залаяла, вдруг, собака, в одном из окон зажегся свет. Максим Максимович развернулся и зашагал прочь. Он думал. Мысли, запертыми птицами, шумно бились в его голове, сталкиваясь между собой. В это сложно поверить, но, взрослая, степенная, сформировавшаяся и закрепившаяся сухой непробиваемой коркой личность, внутри, несомненно, нежная, словно безе, сладкая и чувственная, в ту, наверняка, сказочную ночь, плавилась в волшебном свете луны и, о чудо, без врачебного вмешательства, пыталась принять себя такой, какой она, возможно, была на самом деле.

Максиму Максимовичу, вдруг, явственно вспомнилось далекая и потемневшая, словно старая фотокарточка и уже не совсем реальная, чуть, урывками, оборванными кадрами из некогда цельной хроники, мерцающая в бездне давних воспоминаний, другая жизнь в малом городе, где отец проходил службу; детство, мелькнувшее в теплых краях, в мягком климате, на побережье лазурного моря; вспомнился родительский дом, школа. Вспомнил он, вдруг, юного друга и ребяческие игры; вспомнил и странную страсть, воспылавшую, вдруг, к "боевому товарищу" в незатейливом ходе вымышленной войны - чувство, которому суждено было, не раскрывшись, увянуть: мимолетный интерес, обличенный, вдруг, и взятый под опеку заботливым и строгим родителем и высохший, сморщившись, черным бутоном, среди изумрудной зелени далекого знойного лета.

Отец - случайный свидетель стихийного действа, юношеского порыва, явившегося, вдруг, в очередной ребяческой схватке, среди заблаговременно не скошенных, в человеческий рост, зарослей лебеды, раскинувшей по двору войско бурых стволов с зелеными торсами. В тот ясный июльский полдень, когда воздух был, как никогда, прозрачен и чист, он, оторвавшись от ремонта кровли, с высоты птичьего полета, хладно, зорким кречетом, наблюдал за буйством молодости, а позже, спустившись на землю, в воспитательных целях провел неторопливую нравственную беседу, вгоняя в краску беспечного шалуна и, дабы впредь, вдруг, не проглядеть важные моменты развития заплутавшего отпрыска, постарался уделять ему как можно больше внимания. Вполне возможно, то были напрасные иль даже вредные старания, бездарно направленные супротив невинного детского чувства, проявившего себя, наивного товарищества, или, скорее, вполне вероятной развязки эмоций взрослеющих экспериментаторов. Чувств, возможно своевременно, неотвратимо угасших бы, совместно с удовлетворенным интересом и, нашедших в будущем, для себя другую, вполне стандартную прерогативу. Но, силой прерванное, пусть, мимолетное, влечение, словно беззаботное, ослепительное детство, застыло навсегда яркими, чарующими красками; неким, покинутым раем, потерянным навек и, в невозможности возврата манящим, сожаленным и, несомненно, одним из лучших воспоминаний.

Итак, степенно закрепив в подсознания юнца, некоторый сумбур и сомнения, отец со всей, доступной ему серьезностью, принялся за воспитание будущего своего рода, всячески прививая в сердце наследника быт настоящих мужчин, и даже, умудрялся, время от времени, вводить в курс дела собственной, профессиональной деятельности, полагаясь на то, что суровая рутина тюремного смотрителя пойдет лишь впрок формирующейся личности. Возможно, именно в тех угрюмых познаниях, беспечно проявившие себя, вероятно, невинные юношеские шалости Максима, в ужасе забились в самые укромные уголки души. Вероятно, он слишком рано осознал суть построения, хитростями физических сношений, иерархических тонкостей сообществ высших приматов, извращенных сугубо человеческой изощренной жестокостью, в среде, где слабость и нежность подвержены непременному унижению и насилию.

С детством было покончено и Максим, по окончании школы, поступил в Высшее Училище. Там, естественно, царила должная дисциплина, достойная серьезных людей, будущих мужчин, преодолевших умственный рубеж юношеских наскоков, имитаций спаривания, возни с сексуальным уклоном, демонстраций половых органов и вероятностных взаимных мастурбаций; не говоря уже о сексуальном насилии, как и о добровольных актах однополой

любви. В Высшем Училище все было строго и правильно: по уставу - как и полагалось в Высших Заведениях для взрослеющих мужчин: преимущественно моральные, в достойных рамках приличия, издевательства над слабохарактерными личностями, принуждения сугубо бытовых и финансовых свойств, пусть и с угрозами физической расправы; всего лишь короткие драки, в выяснениях недопонятых иерархических позиций. В общем, это было взрослое, окультуренное, сугубо мужское Человеческое, с большой буквы этого слова, сообщество, целенаправленно лепящее из податливого материала юности настоящих мужчин; практически исключающее условия для расцвета и процветания, как изощренных общественных уродств, так и зачатков интимного, индивидуального или даже прекрасного.

Именно там, именно вопреки, взрослеющий, цветущий, переполненный силами Максим, вдруг, впервые, по-настоящему, страстно, до безумия влюбился. Ну что же, любовь, довольно странное, загадочное, доселе мало изведанное чувство, приходящее вдруг, нескромно и бестактно и, покоряющее нас, как утверждают романтики, вопреки логике и личным желаниям. В сумбурных ее правилах влюблять нас вовсе не в тех, кого желают для нас близкие, законы, холодные расчеты да уж, конечно, и мы сами. Она бывает зла и коварна, но человечество жалует ее и обожает, порой, больше жизни, несмотря ни на взбалмошность, ни на дурной характер ее и тон. И вот, вопреки системе, возлюбленным Максима, что вполне вероятно, в подобной ситуации, оказался молодой человек, естественно, чрезвычайно притягательной внешности - сокурсник, зажёгший, вдруг, будто бы с первого взгляда, искрой, пламя в его душе. То было наивное чувство, что рождается, как правило, в неокрепшей юношеской груди, к прелестному созданию противоположного пола, но, в силу то, некого запоздания, или интересного поворота судьбы, оно нахлынуло в суровые времена, когда, в поле его возможного действа не оказалось ни одного, хоть мало-мальски подходящего гетеро сексуального объекта. Страсть юная, не навязчивая и прекрасная, скромно томящаяся в груди, совсем не походящая на взрослую, окрепшую грубую тягу самца - кипучую, склонную к насилию, порою грубую, преследующую и принуждающую и, отпускающую лишь в удовлетворении иль в лютой ненависти. Она всего лишь маялась тихо в груди, словно боясь, что чужие сообществу, презренные чувства ее, однажды, вдруг, в полутемном уголке казарм, вырвавшись наружу, непременно, будут отвергнуты и подняты на посмешище, далеким, от понимания сокурсникам. Трусливая, не решительная и одинокая, она опасалась непринятия, усмешек, издевательств, ударов кулаков и жестких армейских ботинок, боялась рискнуть, обидой и стыдом или негодованием справедливости заставить принять себя, либо, окончательно быть отвергнутой. Упустим драматические чаяния и страдания одинокого, безответного, мало того, юродивого чувства - все это было описано несчетное количество раз, в историях человечества, где, не проявившаяся, не раскрывшаяся не получившая должного удовлетворения, необходимого выплеска, первая любовь, навеки застыла идеальным образом в сердцах героев.

По окончании обучения, по получению необходимого образования, должной путевки, жизнь стремительно завертелась в выверенных механизмах службы. Мелькнула женщина - как требовала того аппаратная система и шумно пронеслась пышная свадьба - как пожелал институт семьи, родители и, конечно, она. Но, разве, обдуманный и хладный расчетливый брак мог породить ячейку счастья, когда тело жаждало вечной любви и страсти, пока в тайных уголках сознания хранился, пусть не реальный, большей частью вымышленный образ идеального существа, второй половины, созданной вселенной для того чтоб вечно быть рядом, образ, никак не соответствующий действительности?

Максим, стараясь оставаться мужчиной, не отдавал, даже и думать не желал отдать отчет своим внутренним чаяниям, и брак протекал, пусть, и уныло, прискорбно, в вечно недовольных ворчаниях и взаимных упреках, без любви и без ее плодов. На семейном ложе царила все та же сухость и беспристрастность и нежелание исполнять супружеский долг, приходящее, к нормальным парам, как мудрость и опыт, с годами, настигло Максима в первые дни воссоединения, серьезно проявив себя уже в скисший период медового месяца...

Что оставалось, в подобной ситуации, молодой и страстной женщине, томящейся с далеких времен половой зрелости в ожидании супруга, с которым можно, на законных основаниях, предаться тому волнующему, жаркому таинству, что есть табу для не женатой приличной девушки? Что оставалось Максиму в подобной ситуации? Развод был как никогда скор, бескомпромиссен, обоюдовыгоден, справедлив, хладен и хмур, каким совсем еще недавно прибывал эгоистичный Максим в период венчания и брака. И побежали, вновь, друг за дружкой, стремительно, бесконечной чередой, однотипные, одинокие рутинные будни, в которых неудовлетворенная деятельная стервозность молодого сотрудника помогали круто взбираться по служебной лестнице, легко получать чины, звания, привилегии и массу возможностей...