Весенний Король
Шрифт:
— Насколько вам верит Изабелла?
— Я пообещала ей соблазнить вас и привлечь на свою сторону. Так что при взгляде на меня…
— Бросаться вас горячо обнимать?
— Нет, у вас не тот темперамент. Никто не поверит. Лучше попытайтесь чуть отвести взгляд и слегка покраснеть. Будто боретесь с непреодолимым искушением.
Получить бы ответ еще на один вопрос. На чьей стороне играет Лаура на самом деле? И насколько?
Беда только в том, что истинные намерения этой дамы не разгадал даже правящий герцог кровавого Мэнда. При всех его
2
Рыжая красавица-интриганка Лаура соскользнула вниз по ночным ветвям всё с той же кошачьей ловкостью. А ее собеседник остался на одинокой крыше чужого замка. Подумать о смысле жизни. Своей и чужой. И о дальнейших планах — своих и чужих.
Если рыжая Лаура — друг и надежный союзник, то за Витольдом сейчас не следят. А если друг, но не ему, то всё равно следить на крыше затруднительно. Да еще и почти темной ночью. В этом почти посвященная жрица черных змей права.
Зато можно устроить тайную слежку за комнатой Арабеллы. Там тоже найдутся свои живописные картины и широкие гобелены. А то и просто тайная дверь. Или обычное двойное зеркало. Такие даже Витольд уже видел. В Аравинте.
Потому что если Лаура не на стороне Витольда, то чего сейчас от него ждут? От наивного северянина, что в любых интригах смыслит меньше любого ребенка? Мидантийского или мэндского.
Правильно — любой наивный эвитанец сейчас бросится к Арабелле. Поделиться с ней свежими новостями, успокоить — да просто переговорить! Увидеть родное лицо. Ту, кому уж точно можно доверять — в любых обстоятельствах.
Потому что — с кем же говорить и делиться еще? С кем еще они долгие недели и месяцы плыли на Проклятом Галеасе? С кем перехрустело на зубах столько пудов морской соли? Кого лучший друг Грегори оставил под опекой верного, хоть и не слишком толкового и удачливого Витольда?
И потому наивный северянин сейчас действительно пойдет поговорить к прекрасной даме. Полезет в окно. Но не к той.
Скучный и «пресный» Витольд Тервилль забирается ночью в чужое окно к чужой жене — кому рассказать, не поверят… Он даже к Александре залезть ни разу не решился. Хотя серенаду с илладэнскими кифарами однажды все-таки устроил — в компании Грегори.
Дама встретила Вита в ночном платье и с заряженным пистолетом. Уже успела привести его в боевую готовность — пока незваный гость спускался с крыши к окну.
В ночной полутьме сияет серебряная лунная дорожка, а в ней сурово белеет строгое лицо. И темнеют черные южные глаза и туго заплетенные на ночь толстые, густые косы. Тоже черные как смоль. Расплетала ли она их, когда Рауль приходил в ее спальню? Наверняка.
Всё верно — спит верная жена капитана Керли и мать его четверых детей чутко. И при всей своей добропорядочности в такой ситуации прикрываться и глупо визжать не станет. Скорее, застрелит обнаглевшего обидчика. Наповал. Поднимать шум — так уж действенно.
Но сначала дождется законных объяснений — если они, конечно, поторопятся.
Да и узнать она незваного гостя — узнала. И всем известно, что Витольд Тервилль — последний, кто станет посягать на честь замужней дамы. В этом
Чужой муж вскинул вверх пустые руки — в знак добрых намерений. Нужно подойти хоть чуть ближе. Иначе может услышать не только чужая жена, но и чужие слуги.
— Баронесса, простите, — с трех шагов шепнул Вит. — Это я, и я не сошел с ума. Не зажигайте свечу. У меня срочные важные новости.
3
Можно было предположить, что мэндских то ли гостей, то ли пленников разделят. Но всё равно эту новость Витольд принял в штыки. Может, потому, что сие счастливое событие произошло слишком быстро. И он сам не успел сделать совсем ничего. Никак не успел подготовиться.
— Виконт, вы же понимаете, отступать уже поздно, — усмехается старый… да нет, еще не старый патрикий. Просто хорошо прокаленный в жарком горниле мидантийских интриг — за много лет… и правителей. Интриган и властный глава пусть и опальной, но всё еще могущественной семьи. — Вы сами приняли нашу сторону.
— А я по-прежнему на вашей стороне. И менять ее не намерен. — Витольд смело отпил из своего бокала лишь потому, что видел, из какой оплетенной бутылки им обоим наливали.
И открывали ее тут же — на его глазах. И опасный собеседник полбокала уже осушил.
Выдержанная годами золотистая терпкость переливается на языке. А блеск десятка свечей в двух серебряных подсвечниках — на хваленом мидантийском хрустале. Ценнейшем — и в самой Мидантии.
В удаленном от столицы замке этого аристократа всё — самое лучшее. Как и положено одной из древнейших и знатнейших семей империи. Патрикиев, что и в самом деле стояли когда-то на стороне свергнутых Иоанном Кантизином Пауком Зордесов.
Стояли до конца. Многие погибли. А прочие потом за это долгие десятилетия прозябали в провинциальной опале.
— Но это не мешает мне волноваться о моих людях.
— А они — ваши, виконт? — вроде бы даже без тени насмешки уточнил собеседник. Вроде бы даже безупречно вежливо.
Спокойный тон, сдержанный взгляд… но ощущение, что в знатном патрикии Стефане Маринесе смеется всё — обманчиво ленивая, расслабленная поза, свечные блики в драгоценных камнях дорогих перстней… даже очередная яркая фреска во всю стену. Пара конных охотников — лихой молодой кавалер в заломленной на бок шляпе и юная, прекрасная дама. И большая лохматая собака — у тонких, породистых ног лошадей.
Обиднее всего ухмыляется именно черный пес — всей широкой, острозубой пастью.
Ну да. Кем ты себя вообразил, Витольд? Лучшим другом Грегори Ильдани? Когда и для кого ты был авторитетом? Для юного Леона Таррента? Да, жизнь даже это подтвердила, не сомневайся.
Как удалось так искусно расставить вечерние свечи? Чтобы теперь светло-золотистое пламя играло еще и на мидантийском хрустале прозрачных как слеза бокалов?
— Я отвечаю за бывший Веселый Двор погибшей в Мэнде принцессы Кармэн Ларнуа нир Вальданэ по приказу моего друга — эвитанского принца Грегори Ильдани. Раз уж вы знаете всё об Арабелле — вам известно и об ее женихе. О ее настоящем женихе.