Весенний Король
Шрифт:
Белый росчерк грозы посреди зала заставил кардинала побледнеть. Все прочие — не шелохнулись.
Даже герцогский прихвостень.
Правильно: просто смерти здесь устаешь бояться быстро. Быстрее, чем яростная молния отправит тебя к праотцам. Она — милосердна. Не в честь ли ее получил прозвище Эжен?
— Зачем же первой? Чем я хуже Софии? Нет уж, последующих ночей. А иногда и дней. Мы с Евгением не слишком таились. Какую из служанок выслушаем? Если, конечно, теперь у вас не возникнет сомнения, верно ли был консумирован наш брак или… как-то иначе?
Евгений и
Когда вообще на ней женился. Вики ему могла родить и Юлиана. Вполне уже могла.
И выглядела ничуть не младше хрупкой Софии. И уж точно была не глупее. Такое просто невозможно.
Но здесь она сама была махровой дурой. Достаточно было признаться Евгению в любви. И заявить, что не сможет без него жить.
И всё. Но мы же принцесса, и у нас же гордость. В результате — зря потерянные годы, от которых осталось одно хорошее — Вики.
И куча мерзких гадостей в виде Викиного деда, его жадной, лживой родни и туповатой клики горластых подпевал. И ядовитых сплетен заодно.
И всё еще — черной зависти тех, кого когда-то обошла семейка Софии в обхаживании принцев. Впрочем, как раз это можно использовать самой. Даже нужно.
Ведь могло столько всего не быть. Жадных взглядов Бориса, мерзкой игры с Романом, навязанных дядей-отчимом женихов-садистов. А заодно — собственных зарвавшихся кавалеров-идиотов, вечной ненависти, ядовитых интриг. Ежедневного, ежечасного выживания. Постоянного, ежеминутного холода и ненависти.
Евгений еще тогда мог избавить Юлиану от такой черной Бездны Льда и Пламени!
Они с ним тогда еще были совершенно равны. Дети младших братьев императора. Выросшие вместе. Он даже ее защищал — как и Марию. Когда сам замечал, что им нужна защита.
Потому что Юлиане лично рассказать хоть что-нибудь мешала всё та же проклятая гордость. И осторожность. И привычка не верить никому. Даже любимому.
Особенно безответно.
3
К счастью, Юлиана пила сначала Волчью Горечь. По дурости и тоже лишней гордости. Вот уж чего у единственной дочери Анны Кантизин всегда найдется в избытке.
А оказалось — вовсе не по дурости. Иногда вроде жесткая и беспощадная судьба — умнее не понимающих ее самоуверенных идиотов. И в чём-то она даже иногда помогает. Незаметно. Чтобы, не дай Творец и Темный, не заподозрили в доброте.
Теперь никто точно не усомнится в отцовстве Евгения. Ребенок просто не может вовсе не походить на него. Чтобы уж совсем ничего не взять от отца… Особенно при двоюродных родителях. А уж если родится еще и похожим на Викторию…
А Роман отправился в Бездну слишком давно, чтобы даже отпетый враг вдруг пробрехал его имя. Не говоря уже о прочих вариантах. Да и странновато всерьез приписать Юлиане тайных любовников, с кем она даже никогда не встречалась. Всё же летать на метле Кровавая Мачеха пока не выучилась. К сожалению.
— Если у вас родится сын, моя императрица… — осторожно начал Мидантийский Барс.
Только
Но дает ей самой продолжить. Ответить на вопрос.
— Может, и родится, — подтвердила Юлиана. — Тогда он станет императором Мидантии. Согласно закону наследования.
Что бы Октавиан осторожно посоветовал — опровергни она сейчас любое предположение о возможном материнстве? Хватило бы у опытного царедворца и интригана Мидантийского Барса наглости и политического цинизма предложить ей срочно завести тайного любовника? И тем упрочить свое положение — за счет судьбы Вики.
— А Виктория? — неумолимо продолжил Октавиан.
Действительно ли мама любила эти черные проницательные глаза? Тогда еще совсем юные.
— Останется просто принцессой. И сестрой императора. И моей дочерью. Я не стану любить ее меньше. Надеюсь, и она меня — тоже.
— А если вы осчастливите подлунный мир дочерью?
— Тогда она станет просто еще одной принцессой. — Как когда-то сама Юлиана. — Младшей сестрой императрицы Виктории. И моей второй дочерью. Я буду равно любить их обеих.
Глава 10
Глава десятая.
Мидантия, Гелиополис.
Конец Месяца Сердца Лета.
1
Когда Юлиана перестала говорить, разъяренный брат императора, тогда еще принц Борис злился постоянно. Особенно, когда докучный предмет недовольства смел попадаться ему на глаза. В том числе, приводимый по личному приказу самого Бориса.
— Как она теперь выйдет замуж? — заявлял он всем подряд и самому себе. — Кому она нужна? При всей ее красоте — много ли пользы от немой, даже принцессы?
Правая рука императора Паука топал ногами в шелковых сапогах и яростно швырял золотыми кубками в лекарей. И хрустальными бокалами — в стену. Портил фрески и гобелены. И орал, орал, орал. Искренне считая бешеные вопли признаком железного характера. И стальной воли. Как и положено брату правителя.
Роман это точно унаследовал от папаши. Только мозги при этом прихватить забыл.
А Юлиана безумно боялась, что отчим вот-вот всё поймет. Что она не просто оплакивает мать, а видела ее убийство. И тогда Юли не только никогда не отомстить, но и сейчас не выжить. Борис Кантизин хоть и не любил, но безумно желал ее красивую мать. К самой падчерице он тогда подобных чувств не питал — даже таких. И, тем не менее, маму второй муж лишил жизни легко. И без малейшего раскаяния.
Иногда отчим и дядя вспоминал древний обычай — сбрасывать с высокой скалы калек. В глубокую пропасть. На острые камни внизу.
Особенно любил он это вспоминать, вдоволь нахлебавшись крепкого, сладкого вина. И тогда лишь редкостная красота спасала Юлиану. Принц Борис всё еще надеялся извлечь из немой падчерицы со временем пользу. Хоть какую-нибудь.
«Не замуж, так в семье… пригодится…» — пьяно усмехался отчим. Опрокидывая очередной кубок.
И никогда не стеснялся говорить это при ком угодно. В том числе, при сыночке Романе.