Весенний месяц ноябрь. Повести и рассказы. Теория литературы, публицистика
Шрифт:
Воздух бодрил; еловая хвойная свежесть подзаряжала: с каждым вздохом словно неведомая сила впрыскивалась в лёгкие и разливалась по телу, насыщая мышцы чем-то пьянящим, буйным. «Замечательное всё-таки это местечко, Протасьино, – подумал Марат. Но было тревожно на душе. – Неужто опять придётся драться?.. Боль в затылке только-только остыла, а тут ещё новую перетерпеть, если местные встретятся. Когда же это всё кончится?!»
К речке шли напрямик: спустились по склону к ивняку, преодолели заслон прибрежного кустарника, выбрались
В выходной на пляже было многолюдно: кричали и бегали дети, ругали их взрослые. И всё время подваливал народ: местные, дачники, свободного песка уже почти не осталось. Шура придумал устроиться у самой воды.
Окунувшись и навалявшись в песке, заспорили:
– Вот завтра наши из Москвы вернутся, – распространялся Чмяга, – тогда разберёмся… Весь колхоз разнесём! И носа из своей вонючей деревни не высунут!..
– Не ерунди, – осадил его Шура, – а то мы тебя одного пошлём разбираться… А чужих в свои дела не впутывай. Чмо!..
– Да кто чмо-то?.. – заскандалил Чмяга.
Дальше Марат не слушал; тихонько уселся чуть позади, глядел на природу. Ветер шумел листвой, гнал рябь по быстрой воде.
И вдруг из ивняка на пляж вышли две девочки. И в одну из них Марат впился глазами. Показалась знакомой. Кажется, вчера ещё видел её лицо на танцах… Ага, а уж не из-за неё ли разгорелся в клубе сыр-бор?
О споре вмиг забыли. Все смотрели на красивую.
– Гляди, Шура, твоя… спартаковская фанатка. Из Тулы. А вторая, дылда, подруга её. Здесь где-то живёт. – Чмяга, оказывается, всё про всех знал.
Шура опередил его: вскочил, решительно махнул рукой:
– Привет, Лина! Девчонки, давайте к нам!
Те, не раздумывая, повернули. «Ну, кажется, я лишний», – Марат по привычке стал собираться – потянуло уйти. Будет эта Лина с ним разговаривать! Но не успел. Шура обернулся, прошипел:
– Сиди на месте, Абдула, и не рыпайся. Сейчас познакомлю с длинной. Гулять с ней будешь… Чего надулся-то? Недоволен?..
Марат смолчал. Сам лихорадочно прикидывал: «Может, не послушаться, уйти? Да уж стыдно как-то, коль позвали. Чего робеешь-то. Это ж не схватка на схватку…»
А Шура, меж тем, накинулся на своих:
– Чего скалишься, Урий! Не боись, на твой век ещё хватит. Чумакин, чмо, не истекай! Слюна ещё пригодится.
«Сволочи! Как же, станут они от бесплатного представления отказываться, удовольствие себе портить», – подумал Марат, однако постарался придать своему лицу уверенное выражение.
– Здравствуйте, мальчики!
Маленькая была просто очарование: загорелая, глаза голубые, прямоносая, вьющиеся светлые локоны до плеч, в красной майке, натянутой на груди, в джинсовых шортах и шлепанцах. Перевёл взгляд на спутницу Лины. О, господи… Большая, неуклюжая, нелепые веснушки облепили рыхлые щёки, и глаза коровьи.
– Привет… – Только и сумел вымолвить он.
Шура перехватил инициативу и картинно повёл рукой:
– Это Абдула, знакомьтесь,
– Оля!.. – Звонким, словно колокольчик, голоском подсказала Лина и послала Шуре ослепительную улыбку. «Как же, г-герой, подвиг совершил», – заревновал Марат. Но нужно было заниматься Олей.
– Очень п-приятно.
Внутри всё кипело: «Ну, теперь обормоты исчешут языки. Как там Урий любит говорить – “четыре сыночка и лапочка-бочка!”»
Огромная Оля стояла как ступа и молчала.
«Ах, да, я ещё должен занимать её беседой о международном положении», – Марат приуныл.
– Не закисай, командир! – Шура хлопнул Марата по плечу и бросил остальным, – ну, чего вылупились, искупались бы лучше!
Марат с тоской скосился на Лину – лёгкую, грациозную, и тут Оля вдруг заговорила густым низким голосом:
– А вас, правда, зовут Абдуллой?
Дружный хохот обдал со всех сторон. Но как-то нашёлся:
– Меня по-разному зовут. А по паспорту Марат.
И как-то сразу забыл про других. Отошли, присели на корягу. И он вдруг понёс какую-то чушь. Оля слушала, не перебивала. Только раз спросила:
– А вы, правда, в Москве живёте?
– Да… А вы в Туле?
– Нет, я здесь, в Мордвесе. Это близко, километров тридцать…
А рядом уже никого. Шура треплется с Линой. Ант'aнас и Урий с шумом барахтаются где-то у другого берега. Только вот Чмяга никак не может найти себе места. Вот он выбежал из воды мокрый, направился к Марату и Оле. Марат смотрел, как тот приближается, и затаённая ненависть заклокотала в груди, руки задрожали. А Оля говорила, всё тянула свои «а-а» да «о-о».
Поглядев на Марата, Чмяга сбавил ход, ухмыльнулся:
– Нет, ты точно дурной, Абдула. Да ну тебя… Ещё забодаешь. – И повернул в сторону, к кустам. «Боится, – Марат ликовал, – меня!» В первый раз в жизни его кто-то испугался. Но, к своему удивлению, никакого удовольствия от этого он не почувствовал.
С опаской поглядывал на Олю: девушка сидела совсем рядом и волновала, а он этого очень стеснялся.
Близился полдень.
С Олей загулялись до обеда. Вроде и говорить-то особенно было не о чем, и на обед уже опаздывали, а всё никак не могли расстаться: болтались по берегу реки, в тени густого кустарника, задерживались нарочно, будто сговорились, в прохладных местах.
От остальных отбились ещё на пляже. Марат стоически перенёс идиотский хохот Урия на весь пляж. Оля успокоила:
– Не обращай внимания на дурака, – и по-хозяйски увела прочь, потащила по незнакомой, малохоженной тропке; мало-помалу выяснилось, что отдыхала она в этом пионерлагере не в первый раз. А загорать почему-то не пожелала, хотя с сумкой шла, а в ней одеяло свернутое лежало. Потом Марата осенило, когда пожал ей руку и заторопился в столовую к своим: «Стесняется. Для подруг такая же толстая, как я для Чмяги и Урия…»