Весенний месяц ноябрь. Повести и рассказы. Теория литературы, публицистика
Шрифт:
И стало вдруг жалко её.
А зло своё Чмяга выместил потом на Гане: после тихого часа привязался, заставил заново подмести палату, хотя тот и отдежурил с утра.
Было уже пять часов. Пора было идти на полдник, который они обычно игнорировали: Шура и Ант'aнас резались в настольный теннис возле корпуса, Урий сидел рядом, ловил шарик, подавал, комментировал. Марат стоял на крыльце, облокотившись о перила, скучающе следил за полётами шарика.
Вот на крыльцо вышел затравленный Ганя, что-то недовольно пробурчал, смахнул чуть-чуть пыли с совка в урну. Появился Чмяга – и ни с того ни с сего ударил Ганю по лицу. Тот выронил совок и веник, зажав
– Не хочу больше! Не хочу больше! Все вы гады! Уеду! Уед-д-д-ду… – И кинулся в корпус собирать вещи. Марат меланхолично наблюдал: по правде сказать, в прошлом году в Каменском его тоже каждый день подмывало расплакаться, запихать в рюкзак пожитки и укатить домой. Но каждый раз останавливала мысль: «А когда в армии будешь служить, кто же тебя оттуда домой отпустит?»
Вот Ганя выскочил на крыльцо, уже с сумкой, зарёванный. Чмяга принялся его уговаривать: видно, сам струхнул – ещё перед Рогволдом отвечать… Но Ганя спешил, ни на кого не смотрел. Снедаемый завистью, Марат провожал его взглядом: вот бы и самому прямо сейчас так взять и уйти на станцию! И уехать, чтобы глаза не видели этого Протасьино! А что? До Москвы-то – всего три часа езды, сначала на дизеле, потом на электричке.
Чмяга, меж тем, уже готов был удержать Ганю силой, но Шура, не прекращая игры, крикнул.
– Чумакин, не тронь его! Пускай едет, если хочет.
Ганя ушёл. Ужинали впятером. Лишнюю порцию никто не взял. Хотя Марату очень хотелось её съесть. Шарил взглядом по столам, выискивал Олю. Хоть не нравилась – некрасивая была, но забывать о ней было неудобно. «Никуда не денешься. Придётся околачиваться у её корпуса, караулить, вызывать. А потом на танцы – морока… – Вздохнул мечтательно. – Вот если бы Лина… – Но тут же оборвал соблазнительную мысль. – Не дорос ещё до Лины-то. Пока хоть с Олей отгуляй, да так, чтоб было что вспоминать…» За спиной прыснули. Выпятил подбородок. Подмывало обернуться, ввернуть девчонкам что-нибудь пообиднее. Нет, лучше не замечать: стоит ли портить себе нервы из-за мелюзги? После вчерашней драки как-то иначе смотрел на себя и на других. Вот «Мститель», любимый индийский фильм – как там здорово дрались! В воображении-то у него получалось даже лучше, чем у киногероев, а на поверку-то… Вот вчера на сколько его хватило? И какое облегчение испытал он, когда вырвались из занюханного, душного сарая на воздух! Могло ведь закончиться хуже.
Сегодня вечером на землю опустилась прохлада, но шея и локти не зябли: толстокожий был, никогда не мёрз, и совершенно не загорал на солнце.
«А хорошо бы просидеть всё лето над книгами в тихой квартире, – подумалось вдруг, – отдохнуть от проклятой школы. И чтоб за окном дождь… Да вот только в один прекрасный день в почтовом ящике окажется повестка – вытащит мать вместе с газетами, заплачет, а отец схватится за голову. А ему, Марату, хочешь не хочешь, а придётся в назначенный день явиться на призывной пункт. Отец – учитель рисования, мать – экскурсовод. Разве они его отмажут?»
– Тебе, Абдула, барьерным бегом надо заниматься. – Урий, как обычно, подтрунивал. «Неужели я так нелепо выгляжу?», – расстроился Марат. Потянуло заплакать, но удержался: сжал себя в кулак. Разве это причина? Вот если б сейчас поджидали у корпуса протасьинские с кольями да цепями, это да, опасно: вот где самые нервы-то нужны… И, словно угадав его мысль, Шура вдруг сообщил:
– Лина передала – завтра вечером к нам нагрянут белобрысый и компания. На разбор за тот раз. Да только
Шура ухмыльнулся – сладко и жестоко. Все заулыбались.
А Марат почувствовал себя легко: на все теперь было наплевать. Самое страшное на этот раз было уже позади.
Погода испортилась ещё с ночи. Близился полдень – а дождь не прекращался – лил себе и лил, будто в свинцовых тучах, нависших над изуродованной поляной, с грохотом опрокидывались одна за другой бездонные бочки с прозрачной влагой.
Играли трое на трое: Шура, Чмяга и Урий против Марата, Ант'aнаса и Вадима Борисовича. Грязь, мокреть, но настроение у Марата было превосходное: сегодня всё получалось. Разок-другой завалил Урия. Но вот опять атака. Шура пасует Урию, тот вновь несётся напролом. Марат изготовился, но ловкий земляк сделал обманное движение, и вот он уже за спиной. Наперерез ему – Ант'aнас. И как-то само собой вырвалось из горла:
– Догони!.. Убей его!..
Антанас догнал. Оба упали в лужу – «дыня» выскользнула из цепких пальцев Урия, осталась бесхозной. Набежавший Марат подхватил мяч и, прижав драгоценную ношу к груди, ринулся в противоположную сторону – к зачётной зоне «соперников».
– Пройди сам!.. – приказал Вадим Борисович.
Впереди ненавистный Чмяга. Марат наклонил корпус влево, потом распрямился, бросился вправо. «Сам с собой в “крест” сыграл…», – промелькнуло в голове. Чмяга остался позади. Под ноги бросился Шура, однако на этот раз не успел, и Марат, падая, вытянул руки с мячом и уложил его за «линию».
– Отлично, занос!
Встал, стряхнул грязь с заляпанных шорт и, как ни в чём не бывало, возвратился на середину поля. Шура вдруг возник рядом, ободряюще хлопнул по плечу – будто клеймо пятернёй выжег:
– Ловко ты меня наколол!
Но игра продолжается. Вот схватка: Урий и Чмяга на Марата с Антанасом. Вадим Борисович взбросил мяч. Марат без промедления вскинул колено и пропихнул «дыню» за спину, тренеру. Тот, отшвырнув Шуру, сделал занос.
– Ты что, охренел, Абдула!
Тяжело дыша, Марат обернулся. Чмяга оттирал ладонью кровь на губе. «Видать, расквасил ему коленом, когда мяч забирал, – догадался Марат и тут же решил, – а, туфта. Не будет подставляться!»
– Закончили… – Устало выдавил Вадим Борисович. – Сейчас помыться, переодеться, а после обеда пойдём встречать Рогволда Станиславовича с ребятами. Надеюсь, будет их с чем поздравить…
«Как они там, – беспокойство и обида тревожили Марата, – не продули “Авиатору”? Жаль, что не видел меня сегодня на поле Рогволд. А, может быть, там, под таким дождём и выпустил бы меня во втором тайме. В Киеве-то, небось, погода не лучше…»
И вслед за остальными заспешил под спасительные сосны и ели.
Когда помылись и постирались, пошли на станцию. Дождь опять зачастил. Придерживая капюшон ветровки, чтобы не слетел, понурившись, Марат брёл по тропинке, не без труда отыскивая на сырой земле твёрдые места. Раздражение прорывалось наружу – он часто сплёвывал, настороженно поглядывал на товарищей, идущих впереди и переругивавшихся из-за пустого. Сам-то втайне мечтал с утра: вот кончится тренировка, отмучается он и пойдёт на станцию один, по лесу побродит. Да не получилось: едва выскользнул из корпуса, нагнали Урий и Ант'aнас, да ещё Чмяга увязался. А Шуру Вадим Борисович не отпустил – заставил драить шваброй палаты.