Весна, которой нам не хватит

Летова Ефимия

Я слушала, кивала и чувствовала себя мухой, увязшей в паутине намертво. Наконец – прошло действительно два часа, не меньше – малье Гийом сделала паузу, отложила образцы, изящно поднялась с гостевого кресла и сказала:

– У тебя ещё остались вопросы, милая?

И мой язык неожиданно ляпнул:

– Вы любили вашего мужа перед тем, как выйти за него замуж?

Матушка замолчала, словно разом потеряв все слова, а потом заговорила несколько медленнее, чем обычно:

– Видишь ли, дорогая, любовь, любовь романтическая, сердечная, я имею в виду, это особый вид любви. Это бабочка. Да, прекрасная, недолговечная хрупкая бабочка, которая прилетает к тебе сама и садится на ладонь, восхищая

своей уязвимой красотой. Но бабочку не приманишь и не удержишь в ладони, она погибнет. Любовь, рождённая в браке – это многолетний цветок, который нужно растить в поте лица и не покладая рук. Нет, даже не цветок – луковица. Её труднее оценить сразу, но потом, должным образом взращённая, она будет радовать тебя годами. Тебя, твоих детей и внуков. Нет, я не любила отца Армаля до брака так, как ты имеешь в виду. Но полюбила после. Его или любого другого, который мог бы оказаться на его месте. Я предпочитаю бабочкам многолетние цветы, и мой сад теперь полон. У меня прекрасная семья, и я довольна и счастлива. Ты понимаешь, что я хочу сказать?

О, да.

Я понимала.

***

Аттестация вошла в решающую стадию. Комиссия из отдела образования бродила по КБД и КИЛ вестниками грядущего светопреставления, то и дело заходя на уроки. Студенты и преподаватели, силы, исконно противодействующие, тут же сплачивались в единый организм, изо всех сил демонстрируя идеально отлаженный учебный процесс. Иногда этот цирк даже развлекал.

Приходила комиссия и в библиотеку. Посмотреть на бесплатное зрелище хотели бы многие, принимались даже ставки: убьёт ли леди Фрагис наглецов, которые будут хаотично лапать её дорогие книги своими грязными руками или её прежде хватит удар от немыслимого возмущения? Я в жарких спорах не участвовала: после нашего последнего разговора смеяться над ярой библиотекаршей почему-то больше не хотелось.

Неделя прошла, как во сне. Эймери не появлялся. Ксюту и изрядно разъевшегося крысюка я исправно кормила, собственноручно чистила клетку, бродила по домику Эймери, впивалась ногтями в ладони и не знала, как выдержать и дождаться.

Репетиция – вот что это такое. Репетиция его грядущей отлучки, после которой он уже никогда не вернётся.

– Помочь? – коротко спросила Леа, неожиданно забравшись на мою верхнюю кровать, где я усиленно делала вид, что читаю собственные конспекты по теоретической артефакторике. А я-то думала, что вполне успешно делаю вид, что всё у меня нормально. Но, несмотря на огромный соблазн просто заснуть без пережёвывания одних и тех же тягостных мыслей, я покачала головой.

– Нет... не надо. Попробую сама с собой разобраться. Ты же не всегда будешь рядом.

– Ну, у вас с Армалем в доме я точно жить не буду, – тихо фыркнула Леа и проницательно посмотрела на меня. – Если ты ещё не передумала... Я помню, что законный брак невозможен, но ведь по сути это простая формальность.

– Леа, – сказала я, отложив книгу на колени. – Тот человек, которого... с которым... в общем, его скоро не станет. Очень скоро. Ты можешь приказать ему не умирать?

Леа помолчала, потом покачала головой. Она не пыталась схватить меня за руку или обнять, ничего не говорила вслух, но меня вдруг отпустило, будто ослаб болезненно завязанный внутри тугой узел – подозреваю, всё же не без её участия.

??????????????????????????

– А ты? – приглушенно спросила я. В комнате кроме нас была только Ноэль, остальные не собирались проводить выходной в четырёх стенах. – Ты что будешь делать после окончания КИЛ?

– Жить, – она чуть пожала плечами. – Искать работу, на которой никому не захочется в чём-то меня подозревать.

– А замуж планируешь?

Леа чуть улыбнулась.

– Я и дожить-то до девятнадцати не планировала, какой там муж, –

а потом посерьёзнела. – Хорти, мы – все мы – никогда не рассчитывали на нормальную жизнь. Здесь, в КИЛ, среди других обычных людей, об этом так просто забыть, но мы помним. У меня никогда не будет семьи и детей, Хорти. Я никогда не возьму на себя такую ответственность. Не хочу повторения своей судьбы.

– Но ведь никто не гарантирует, что...

– Я не стала бы рисковать. Кроме того... – она покосилась на выходящую из ванной комнаты Ноэль, растирающую мокрые тёмные волосы полотенцем. – Нет, замужество не для меня. Я слишком свободолюбивая.

– Может быть, в приюте какие-то сплетни ходили? – настаивала я.
– Передаётся ли по наследству от скверного скверный дар? У вас же были и ребята постарше, наверняка о чём-то мечтали, чего-то хотели…

– Мы попали в приют ещё маленькими. Для нас наши родители были обычными людьми. Может быть, у кого-то были и благоодарённые... В любом случае, экспериментировать я не буду. И уверена, что все остальные поступят так же. Неважно, чего мы хотим. Это ничего не меняет.

***

Две недели прошло, и в понедельник двадцать четвёртого апреля я вскочила ни свет ни заря, буквально удерживая себя за руки и за ноги, чтобы не побежать. Нет, надо дождаться, надо быть гордой и всё такое... Но вот постепенно проснулись соседки, вот прошёл завтрак, вот начались занятия – Эймери не появлялся.

И на занятие по лайгону снова пришёл не он... Моё эйфорическое нетерпение сменилось тревогой, тревога – отчаянием, и я вышла с занятия, отпросившись якобы к целителю с больной головой. А сама пошла в сад. Не к деревьям с молодыми тугими клейкими почками в обрамлении клумб с первоцветами, а в свой любимый мёртвый садик.

И увидела там Аннет. Помедлила немного, раздумывая, нарушать ли её уединение: подруга никогда раньше не прогуливала занятия так откровенно, и лирическая задумчивость, созерцание сухоцветов в одиночестве, ей никогда не были свойственны. Однако это была именно Аннет, роскошные чёрные волосы уложены на затылке, широкие рукава лёгкого весеннего плаща сползли чуть ли не до локтей, и видно, как обвивает тонкое запястье коралловый помолвочный браслет.

– Привет, – не оборачиваясь, бросила подруга. – Почему не на занятии?

– Голова болит.

Аннет вдруг резко обернулась и смерила меня изучающим взглядом с головы до ног.

– Странно. Судя по всему, такой полезный орган у тебя отсутствует напрочь.

– Ты о чём?

Конечно, уже было понятно «о чём», но я всё ещё делала вид, что не понимаю. И где-то в глубине души чувствовала облегчение: пусть оно случится само, пусть все всё узнают, и моё малодушное молчание, больше похожее на враньё, закончится.

– О том черноволосом молодом человеке, с которым ты целовалась у всех на виду. Мне стоило огромного труда никак не выдать своего удивления, когда Вирит поведал мне об этом, более того, я сказала, что ничего особенного в проявлениях чувств между женихом и невестой нет. Но я не знаю, как убедить его потерять память, когда однажды он и Армаль столкнутся лицом к лицу. И поверит ли он, что «черноволосый» я просто не услышала.

– И не надо. Не надо никого ни в чём убеждать.

Аннет покачала головой. Какая-то она была странная, притихшая, не похожая на саму себя. Привычная, знакомая Аннет давно бы откусила мне голову от возмущения и любопытства, завалила бы вопросами и советами, а эта молчала и думала.

– Играешь с огнём, Хортенс.

– Моя стихия. И… ещё раз прости за тот случай с Дикьеном.

– Ты всегда жалела убогих, – фыркнула Аннет, а потом вдруг улыбнулась, печально и задумчиво, так, что её всегда надменное лицо совершенно преобразилось. – Он забавный. Но это ничего не меняет.