Ветер и мошки
Шрифт:
— Ничего, бывает, — сказал он.
— А у вас, Василий, ко мне какое-то дело? Вы говорили…
Камил шевельнул плечами. Вздохнул.
— Я увидел, что вам плохо, и подсел. Главное было, завязать разговор, перевести на себя внимание…
— Спасибо, — тихо сказала Таня.
— У вас что-то случилось? — спросил Камил.
Таня хотела мотнуть головой, но движение замедлилось на полпути и трансформировалось в едва заметный кивок.
— Да.
Слово Камил не услышал, но угадал по приоткрывшимся губам.
— Вы сделали
Таня вздрогнула.
— Наверное, только маме, — сказала она тихо. — Я иногда ее очень сильно… сильно расстраивала. Она злилась.
— А потом?
— Потом она умерла.
— Давно?
— Почти четыре года назад.
Таня встала, шагнула к тумбочке и склонилась там над выдвинутым ящиком. Внутри ящика что-то звякнуло — вилка или ложка. Только спустя долгих двадцать секунд Камил сообразил, что что-то неладно. Таня не двигалась, замерла, уперев подбородок в грудь.
— Эй!
Откинутый стул упал на пол. Сам не понимая, почему, Камил устремился к Тане и приобнял ее, стараясь заглянуть в лицо. Убийца! Убийца же! Какого черта он делает? Пальцы женщины вцепились ему в плечо.
— Сейчас пройдет.
Голос у Тани напоминал дверной скрип.
— Что? Где болит? — спросил Камил.
Чайник шипел, выдувая пар из носика. Из комнаты вопросительно мыкнул Олежек. Камилу казалось, что он держит электрический провод под напряжением. Таня стояла спокойно, а его колотило. Камил не мог утихомирить руки — они тряслись, они пытались трясти Таню. Что-то остро кололо сердце.
— Спасибо, — сказала его усилиям Таня. — Уже все.
— Точно?
Камилу казалось, что не все. Он даже был в этом уверен. В нем звенела эта уверенность, говорила: держи и не отпускай. Он держал. Они стояли, обнявшись. Подбородок Тани лежал у него на плече.
Чайник клокотал.
— Вы хотите меня? — спросила Таня.
Она не отстранялась, но и не льнула к Камилу. Была равнодушна.
— Не знаю, — сказал Камил. — Я пока не думал об этом.
— А о чем думаете?
— О странностях мира. О том, что происходят вещи, которые я не мог себе представить. О людях.
— И обо мне?
Таня, повернув голову, заглянула ему в глаза. Камил кивнул.
А Рябцев с Эльвирой, должно быть, уже на второй круг зашли, заметил Василий из отнорка. Я тоже не прочь. На место, сука! — рявкнул на него Камил. Ты не видишь? Ты, правда, не видишь, что с ней?
А что с ней? — удивился Василий.
Ей очень больно.
Камил прочитал это в глазах Тани. Слова обманывали, глаза — нет. Ей. Очень. Больно. Так, что ничего уже не хочется, жить не хочется.
Она была чужой человек. Возможно, невольная убийца. Только Камил внезапно осознал, что это не имеет значения. Прижимая к себе Таню, он подумал, что окажись здесь Боркони, Пепельников, Купнич или Волков, то бился бы с ними насмерть.
Бился бы со всеми четверыми.
Да явись сюда сам шеф с любезным доктором Штапером,
Как, если ты чувствуешь, что человеку нужна помощь, можно отказать в ней? Отвернуться и не смотреть? Не моего мира боль, и ладно? И кто он тогда, Камил Гриммар в теле Василия? Человек ли?
Не хочу умножать негатив, подумал Камил, не хочу. Он также ломает людей и здесь. Достаточно предположить, что сгусток негативной энергии бьет и отскакивает от одного человека к другому, к третьему, используя их как отражающую или преломляющую поверхность, и все наши построения летят к чертям. Сколько таких «линз» попалось на пути сгустка прежде, чем он нырнул к нам, никто ведь не знает. Тане просто выпала учесть быть одной из последних.
А мы засекли и рады: убить! Срочно! Расправиться!
— Мы — ы! — крикнул из комнаты Олежек.
— Чайник, — сказала Таня.
— Что? — заморгал Камил.
— Вода выкипит.
— Да, конечно, — Камил, помедлив, разжал руки. — Чай бы не помешал. Прости… Простите, если…
— Еще есть яйцо, — сказала Таня, повернув ручку на плите.
Газовый цветок под чайником увял, и тот сразу убавил тон.
— А яйцо зачем? — спросил Камил.
Таня сняла чайник.
— Если вы голодны, я могу яичницу. Или отварить.
Она разлила кипяток по чашкам. Камил смотрел на ее пальцы, на плечи, на грудь, на сосредоточенное лицо.
— Яйцо, наверное, последнее?
— Ага, — кивнула Таня.
— Серьезно?
Таня шевельнула плечом. Камил открыл холодильник. В нем было пусто. Совсем. Ах, нет, в лотке сбоку действительно имелось яйцо. Синий круглый штампик был как распахнутый в мир глаз.
— А как же…
— Никак. Мы привыкли. Нам три дня продержаться, а там Олежке пособие на книжку переведут. А через десять дней вообще…
— Что?
— Зарплата.
Камил скрипнул зубами. Да как вы здесь живете! — чуть не крикнул он и сердито зашарил в брючных карманах. Купюры и монеты полетели на стол. Набралось сорок семь рублей. Взять бы шефа за рукав да отвести сюда. И спросить: с этим, с этим мы боремся? Здесь же невозможно… Я сам здесь схожу с ума!
— На сорок семь рублей что можно купить? — поднял он глаза на Таню.
— Полкило сосисок, хлеба. Макарон или картошки.
Камил сгреб деньги.
— Где?
— На Гончарном, — сказала Таня. — Это через дом, если от торца направо. Магазин на углу.
— Я сейчас, — сказал Камил, устремляясь в прихожую. — Денег у меня, видишь, тоже немного, но хоть что-то принесу.
— А чай? — спросила Таня.
— Вы пейте, а я потом.
Камил, чертыхаясь, втиснул ноги в тесные ботинки. Воздух, едва он выскочил из подъезда, обжег ему лицо. Нормальный был воздух, но Камил хлопнул ртом, повел шеей. Горячо. Жарко. Дома и деревья покачивались, в голове плыл туман.