Ветер и мошки
Шрифт:
Она сбегала на кухню, чтобы оставить там сосиски и хлеб, и через пять секунд вернулась обратно.
— Нам лучше вдвоем.
— Хорошо, — сказал Камил.
— Сейчас я еще пеленки…
Присев, Татьяна занялась тряпицами, обернутыми вокруг бедер Олежки. Пальцы ее были неуловимо-быстры и вместе с тем деликатны. Мгновение, и пеленка, имеющая желтеющее пятно, выскользнула из-под ягодиц молодого человека. Камил отвернулся, чтобы никого не смущать своим вниманием.
— Как у лежащего с руками? — спросил он.
— Плохо пока, —
— Он сможет держаться за меня?
— Нет, наверное. Но я помогу.
— Мы — а, — сказал Олежек.
Таня заторопилась, придавая больному сидячее положение.
— Надо быстрее, — сказала она, предлагая Камилу поднырнуть рукой под мышку Олежки. — Он иногда чувствует, что сейчас… ну, вы понимаете… Все лучше, чем пеленки пачкать, ведь так?
— Понимаю, — сказал Камил.
Он подсел и приобнял Олежку, кисло пахнущего болезнью и потом. Сам, наверное, тоже пах не слишком ароматно, поскольку Олежек наморщил нос.
— Пошли-пошли.
Камил приподнял парня. Он оказался легкий, килограмм шестьдесят, чуть тяжелее стандартного мешка с цементом. Таня прилепилась с другой стороны. Как раненого бойца, они вынесли голого, повисшего между ними Олежку в коридор. Там его прислонили к стене (Камил послужил подпоркой), чтобы Таня смогла открыть дверь.
— Я сам, — сказал Камил, оценив узость туалета.
Он развернулся и перехватил Олежку в талии, как борец, собирающийся произвести прием. Ему вдруг подумалось: что я делаю? Разве я здесь за этим? Какое мне дело до парализованного мальчишки? Бред!
У него — задание. Свернул голову — и обратно.
Но потом он щелкнул на себя зубами («Что — то ты хуже Василия, Камил») и шагнул с Олежкой в охапке к проему, за которым белел унитаз, отлитый из санитарного фаянса. Вот так поступают такие, как я.
— Мы, — выдохнул парень.
— Осторожнее, — сказала Таня.
— Я вижу.
Чуть присев, Камил сначала завел в проем правое плечо Олежки, сделал подшаг и вместе с левым плечом оказался внутри тесного помещения, облицованного плиткой лишь по одной стене. Стена с другой стороны была покрашена в отталкивающий коричневый цвет. Следующий этап — ноги.
Опустить Олежку на унитаз аккуратно не получилось. Руки у носителя сдались — все-таки тяжело для похмельного, и сиденье бумкнуло под парнем. Как бы не разломилось.
— Все-все, Василий, дальше я, — просунулась Таня.
— Простите, — сказал Камил, выбираясь из тесноты в коридор.
— Ничего.
Таня прикрыла дверь.
— Мы! — словно жалуясь на Камила, сказал Олежек.
Камил, постояв, прошел на кухню.
Ему опять словно кто-то врезал под дых. Прочертил железом наискосок. Вырезал внутренности и наполнил тело горечью. Он скрючился, цепляясь за кухонный стол, и дышал ртом, чувствуя, как тяжел и гадостен воздух, вырывающийся из легких. Ох, нет, хоть ложись и помирай. Все в труху,
Цвет эмофона… наверное, черный.
Запястье пустое и грязное. Стол, клеенка, крошка под пальцем. Крошки на душе. Яд, яд вокруг.
— Василий?
Голос Тани словно повел Камила из темноты.
— Да-да, — просипел он, не в силах выпрямиться.
— Вам плохо?
— Не совсем.
— Болит? Где болит?
Камил запоздало сообразил, что смотрит в лицо Тани, как в отражение. Оно просунулось, заполняя пространство между ним и столешницей. Усталое, бледное лицо с обеспокоенными глазами. Красивое.
Подумалось: надо же так извернуться. Ради чего? Ради него? Но, как ни странно, Танин взгляд придал ему сил.
— У меня… у меня бывает… — выдохнул Камил, разгибаясь.
Таня, работая отражением, повторила его движение.
— Вы в порядке?
— Да, все, схлынуло.
— Там Олежку обратно…
— Не, ну как же. Это конечно.
Камил отлип от стола. Таня поймала его локоть. Тьма от прикосновения шарахнулась по углам. Камил даже заморгал — ну, света-то набрызгали!
— Спасибо.
Он шагнул к проему. Второй шаг дался легче. Третий — еще легче. Отпустило. Отпустило совсем.
— Ну, что, парень, сделал свои дела? — спросил Камил, заглянув в туалет.
— Мы, — коротко ответил Олежек.
Он опирался спиной на сливной бачок и левым плечом на кафель. Видно было, что даже такое сидение дается ему с трудом. Наверное, еще минута, и он сложился бы в щель между стеной и унитазом, проскользив лицом — носом, губами — по плитке. Голые ноги от освещения казались синеватыми.
— Ты удивительно точен в формулировках, — сказал Камил.
Олежек фыркнул.
— Мы.
— Тебе смешно? — в шутливом возмущении вздернул брови Камил. — Используешь меня как вьючное животное…
Он подхватил больного, подставил плечо.
— Я уже спустила, — сказала Таня, вступая вторым держащим. — И вытерла. На диване уже насухо…
Камил мотнул головой.
— Опустим подробности.
Олежек солидарно мыкнул. Ему тоже подробности были не нужны.
Втроем они протиснулись в гостиную. Олежек был определен на диван, где оранжевая клеенка выбивалась из-под сложенной вдвое простыни. Зрачок телевизора слепил разноцветьем. На стуле перед диваном темнели мокрые пятна от чашек.
Камил отступил, чтобы не показывать, как ему тяжело дышится. Таня, впрочем, была слишком занята больным, чтобы обратить на него внимание. Задело ли это Камила? Да, слегка задело.
Ревнуешь? — шепнул изнутри Василий. Соперника в парне видишь? Ну-ну.
А ты? — в свою очередь мысленно произнес Камил. Все пропил, десять метров с грузом пройти не можешь. Ножки трясутся, сердце в пляс.
Зато я не убийца, сказал Василий.
Заткнись!
Пошатываясь, Камил вывернул в коридор.