Ветер с океана
Шрифт:
— Больше я ничего не знаю, Елизавета Ивановна.
Она долго вытирала платком глаза и щеки. Павел, молчаливый, побледневший, положил ей руку на плечо и тихо погладил. Елизавета Ивановна сказала:
— Миша, вы говорили со спасенными с «Ладоги», прежде чем они перешли на «Тунец». Что они рассказывали?
Миша, колеблясь, ответил:
— Елизавета Ивановна, вам лучше бы поговорить с ними самими. Некоторые уже вернулись на берег, их можно вызвать.
— Я приглашала тех, кто вернулся. И попрошу потом прийти всех, кто пока в океане. Я знаю, что они сейчас говорят
Миша посмотрел на Павла, тот утвердительно кивнул. Миша снова рассказывал, как они расспрашивали в кубрике и салоне спасенных, и что те отвечали, потом добавил, как утром, в уже успокоившемся океане обнаружили Шмыгова и Костю. На этот раз Елизавета Ивановна, прикрыв глаза, порой наклоняла голову, как бы подтверждая, что Миша передавал. Было видно, она ищет в его рассказе не новых фактов, а уверенности, что все, ей раньше рассказанное спасенными, правда.
Она с трудом поднялась с кресла.
— Миша, я попрошу вас задержаться. У меня испечен торт, хочу угостить вас.
— Я приготовлю чай, — сказал Павел и ушел на кухню. Юра подошел к шкафам, протянувшимся вдоль двух стен: в первом были разные книги на морские темы, все остальные хранили морские диковинки. Елизавета Ивановна обняла мальчика.
— Помнишь, Юрочка, как Борис Андреевич описывал свои путешествия? Ты приходил к нам то один, то с товарищами. Борис Андреевич так любил твои посещения!
— Больше никто нам не расскажет, из каких морей привезены эти сокровища! — печально сказал Юра.
Она помолчала с полминуты.
— А что тебя интересует, Юрочка?
— Вот это и вот это. — Юра показывал на разные экспонаты.
— Они из Австралии, Юрочка. Все в этом шкафу — оттуда. Борис Андреевич ходил туда на торговом судне вторым штурманом, они грузили там австралийскую шерсть. Правда, красивые кораллы, вот эти красные? А это настоящий бумеранг, Борис Андреевич его выменял на комплект матрешек. А набор этих деревянных уродцев куплен в Гонконге. Это был очень интересный рейс, приключения начались сразу, как вышли из Владивостока.
Миша, стоя позади, рассматривал то, о чем она рассказывала. А через несколько минут ему вдруг показалось, что рассказывает не она, а сам Доброхотов. Ее голос изменился, в нем сперва зазвучали интонации мужа, потом и речь стала другой, теперь она говорила будто его словами, это был как бы его собственный рассказ. И если бы она, оговорясь, произнесла: «И в тот день, Юра, нас долго мотал тайфун в Желтом море, и мы два дня отсиживались в Циндау, починяясь и отдыхая» — Миша бы не удивился, фраза, естественно вплетясь в повествование, не показалась бы оговоркой.
Павел принес торт, расставил стаканы. Елизавета Ивановна пригласила к столу. Юра сказал:
— Вы так интересно рассказываете, тетя Лиза! Можно, я еще приду к вам? Мы часто говорим в классе о коллекции Бориса Андреевича.
Она положила Юре на блюдце большой кусок торта.
— Приходи, Юрочка. И товарищей приводи. Борис Андреевич собирал коллекции, чтобы их все видели.
После чая Павел проводил Мишу и Юру до их квартиры. Миша спросил, не расстроил
— Для мамы нет ничего слишком подробного, когда говорят об отце. — Он помолчал. Юра поднялся наверх. Молодой Доброхотов, как-то вынужденно улыбнувшись, снова заговорил: — Знаете, я в нерешительности… Мне пора уезжать. Нужно упаковывать коллекции отца, продать часть мебели, в Севастополе у нас своя. А мама отказывается уезжать, пока не вернутся все, кто плавал на «Ладоге».
— Разве вы не можете потребовать, чтобы она ехала с вами?
— Нет, не могу, — печально сказал Павел. — То есть могу… Но не должен, что ли. Я думаю о том, что она в Севастополе будет часто сидеть одна, у нас пока нет детей, я — в походах, жена работает в театре, поздно возвращается… И будет думать о том, что кто-то еще есть, кто видел отца в последние часы жизни, слышал его последние слова, а она не дождалась этого человека… Я не в силах так жестоко поступить с ней! Но как ее оставить в Светломорске?
Миша ответил, что здесь к Елизавете Ивановне каждый день ходит Мария Михайловна, рядом живут Соломатины, он, Миша, тоже в свободные часы будет заходить. Сегодня Елизавета Ивановна так интересно рассказывала о коллекциях мужа, ему показалось, что он слушает самого Доброхотова, даже голос стал похожим.
— Она повторяла рассказы отца. Буквально повторяла! Она так часто слушали их, что запомнила наизусть. Скажите, Миша, вам понравился ее торт?
— Очень понравился, — ответил Миша, удивленный неожиданным вопросом. — Елизавета Ивановна мастерица печь торты?
— А вы не заметили, как она сама ела торт?
— Она съела весь кусок, который положила себе. А почему вы спрашиваете об этом?
Павел сумрачно усмехнулся.
— «Наполеон» был любимым тортом отца, а мама не терпела слоеного теста. Она раньше давала попробовать такие торты мне и с тревогой спрашивала, удались ли, потом несла отцу. А сейчас она ест только любимые блюда отца…
5
Соломатин обычно возвращался домой поздно. В этот зимний вечер он вернулся рано. Жена ушла в детсад за детьми. Он подошел к окну, смотрел на улицу. На землю валил густой снег, деревья стали пушистыми и белыми. И против светломорского обыкновения снег не таял, чуть касался не знающей морозов земли. Синоптики третий день обещали неделю устойчивых холодов, — прогноз, хоть и с запозданием, выполнялся. Соломатин зевнул, лег на диван, раскрыл газету. Через минуту газета вывалилась из рук на пол.
Он не услышал, как в прихожей зазвучали радостные голоса детей. Потом голоса унеслись в сад, а Ольга Степановна вошла в комнату. Она окликнула мужа, он и ее не услышал. Он тихо похрапывал, приоткрыв рот. Ольга Степановна засмеялась, дернула мужа за плечо. Он вскочил, как если бы его ударили.
— Фу, черт, это ты! — сказал он. — Такой кошмар приснился! Вдруг налетела волна и снесла с мостика.
— Тебе только страшные сны снятся, Сережа.
— Страшные хорошо запоминаются. Остальные выпадают из памяти, чуть проснусь.