Ветер с океана
Шрифт:
— Вы же не курите, милорд. Откуда достал эту деревянную рухлядь? Трубочка эпохи корсаров Дрейка.
Штурман ответил, что без трубки нельзя, у читателей не будет веры в морскую профессию автора. Он с ликованием показал на туго набитый портфель — туда были впихнуты пятьдесят экземпляров газеты.
— Семь газетных киосков опустошил! Одна сиделица пожаловалась, что постоянных читателей граблю. Теперь буду наклеивать каждое стихотворение на отдельный лист.
Для расклейки стихов понадобилось пачка бумаги в пятьсот листов. Салон траулера на день превратился в подобие переплетной мастерской. Мишу, заглянувшего после вахты в салон, Шарутин немедленно завербовал в помощники.
— Тебе — описание наших трудов в океане, Миша! Будешь помнить, как рвали рекорды в Северном море и у Ян-Майена. И будь покоен, даже древний Гесиод так не расписывал труды и дни! Шедевр, не меньше!
И швырнув на стол пачку газет, Шарутин мощно продекламировал:
Звездное утро полночи пуще, Вал надвигается — гора… Затемно трал в пучину пущен, Затемно отданы ваера. Солнце выглядывает на планшире. Тралом недолго песок скрести. Море рычит. От зеленый шири Взгляда — и хочешь — не отвести. Волны и волны — вечным эскортом. Штурман вызванивает аврал. Кто не на вахте — цепью у борта. Все по местам — выбираем трал! Тянем-потянем — и вот оно, вот оно Льется чешуйчатое серебро! Бочки наполнены, сети смотаны. В трюмы майнаем морское добро. Синею солью вздубела рубаха, Даль неоглядная все пуста…. Море, озлобленная собака, Воет, бросается на борта.Стармех не был уверен, имеется ли здесь поэзия, но признал, что производственная картина точна. Шарутин заверил Потемкина, что с поэзией тоже все в порядке, пусть сомнения на этот счет не тревожат механослужбу. Миша попросил, чтобы штурман подарил ему и то стихотворение, какое читал, когда они шли на воскресник. Шарутин помнил и воскресник, и женщин, с которыми тогда трудились!
— Как же, Катенька и та, постарше, имя забыл, но женщина красивая! — воскликнул он с воодушевлением. — Хочешь поднести мой стих? И, конечно, старшей, я ведь видел, что ты на вечере в клубе, чуть увидел ее, вмиг изменил Кате. А как ее зовут?
— Анна Игнатьевна Анпилогова.
— Анна Игнатьевна? Тю, да это не соседка ли Тимофея? Помнишь, у кого жил Сережа Шмыгов?
— Она самая, — ответил Миша, краснея.
На листке, где было наклеено стихотворение «Меридианы по курсу множатся», Шарутин размашисто начертал: «Анне Игнатьевне, соседке безвременно погибшего стармеха Сергея Шмыгова от горестно его оплакивающего друга и автора стиха. Павел Шарутин».
— Бери! — Он отдал Мише листки с обоими стихотворениями. — И сразу неси по адресу!
Чтобы не давать повод к насмешкам, Миша еще повозился с клеем и бумагой, а когда Шарутин предложил
Время шло к вечеру, морозная погода, державшаяся три дня, сменилась оттепелью, снег чавкал под ногами, по мостовым струились ручьи. С неба сыпалась смесь дождя и града — что-то мокрое и колючее. У огромной руины на Кировской Миша остановился. В окне Тимофея было темно. Окна, выходившие на балкон, где росла березка, светились. Миша поднялся наверх, постучал. Дверь отперла сама Анна Игнатьевна. Она в испуге отступила, увидев Мишу. Он вошел в комнату, протянул руку. Анна Игнатьевна еле пожала ее.
— Даже сесть не приглашаете, — упрекнул он. — И смотрите, как на мертвеца. Между прочим, я был за бортом, но выкарабкался.
Она пододвинула стул. Он сел.
— Что вы живы, я знала от Тимофея. Я рада, что вы вернулись здоровым.
В комнате был беспорядок переезда — увязанные тюки, выставленные наружу чемоданы.
— Где ваша дочь? Что-то ни разу ее не видел.
— Она ночует у подруги, пока я управляюсь с переездом.
— Могу помочь.
— Спасибо. Я заказала грузовое такси.
Он помолчал. Она ждала объяснений, он заговорил:
— Две есть причины, почему пришел. Первая небольшая. Наш штурман Шарутин стихи пишет. Настоящий поэт.
— Я читала подборку в «Маяке» из его нового сборника. Мне очень понравилось.
— Один стих Павел просил передать вам.
Она взяла листок, прочла надпись, с грустью сказала:
— Так жаль Сергея Севастьяновича! Такой удивительный был человек. Поблагодарите от меня Шарутина за стихи.
Они помолчали. У Миши стеснилось дыхание. Его тревога передалась ей. Она заметно побледнела. Он сказал вдруг охрипшим голосом:
— Теперь вторая причина. Большая! Сказать, что ли?
— Скажите, конечно.
— Хочу жениться на вас! — выпалил он. Она покраснела, потом опять побледнела.
— Давно надумали?
— В океане. Думал о вас каждый день. И понял, что выхода нет — надо жениться.
Она нехорошо улыбнулась — надменной, злой улыбкой.
— Хотите покрыть грех загсовским благословением? Напрасная затея. Не было греха! Ничего не было! — Она подошла к нему, ожесточенно прокричала: — Ничего не было! Уходите!
Он поднялся, недоумевающий. Она отошла и села, отвернув лицо.
— Анна Игнатьевна, давайте же поговорим, — попросил он. — Надо же выяснить отношения…
Она положила локти на стол, обхватила лицо ладонями.
— Что еще выяснять?
Он опять заговорил о встрече у памятника. Любовь его началась с той минуты. Он помнит ее грустное лицо, там, вероятно, похоронен близкий человек, наверно, муж. Она прервала его:
— Не было у меня мужа, я одинокая женщина. А похоронен там мой друг. Я ни разу при жизни не поцеловала его, а после смерти поняла, что одного его любила. Вот такая скучная история. Что вас интересует еще?
Он сказал с обидой:
— Одно интересует — почему вы меня ненавидите? Она покачала головой. В глазах у нее стояли слезы.
— Нет, Миша, ненависти! Все гораздо, гораздо сложнее!
— Расскажите, что за сложности.
— Хорошо, расскажу, хотя не уверена, что станет просто. Вот вы тогда обиделись, что я вас прогнала, думали даже, что чем-то не угодили. А я любовалась вами, когда вы заснули, такой вы были красивый и такой непозволительно для меня молодой. И думала, что совсем вы не мой, украла я вас из какого-то чужого счастья в свое маленькое счастьице. Это трудно объяснить! Есть свое счастье, хоть его и не всегда достигаешь, а есть не твое, и его нужно урвать, трястись над ним, ибо оно краденое, его могут отобрать.