Ветер забытых дорог
Шрифт:
Сполох уже знал - небожители собак не держали. Дайк говорил, что когда-то у этого народа были не только лошади, но и собаки, ведшие свой род еще от небесных предков. Но когда Сатра пришла в упадок, они одичали. Так что этот пес никогда не знал ни имени, ни ошейника, ни миски, ни конуры.
– Ты же, брат, незлой, а?
– заискивающе спросил Сполох.
Он любил собак и уже начал скучать по родной деревне. Парню хотелось, чтобы Серый его подпустил.
– А я тебе хлебца дам, - еще более умильно продолжал он.
– А, голубчик? Хочешь, вот… - он неуклюже из-за поспешности вытащил из-за пазухи завернутый в ветошку кусок хлеба: они с Тьором
– Волчок, милый, на! На, Серый!
Хлеб был сырой, ноздреватый, грубого помола. Сполох отломил кусок и сунул в рот, остальное кинул собаке, жуя и одновременно убеждая:
– Ничего, ешь: если голодный, то даже и вкусно.
Пес слегка облизнулся и тихо фыркнул, выпустив из ноздрей облачко пара. Он неторопливо подошел к угощению, наклонил голову - и кусок исчез в его пасти. Пес опять облизнулся.
– Иди ко мне. Волчок, Серый… - продолжал подлизываться Сполох, тихонько приближаясь к нему.
– Дай поглажу тебя.
Но пес вдруг развернулся и неторопливыми прыжками побежал в глубину одичавшего сада, такой мощный, что выглядел неуклюжим, как разыгравшийся бычок.
– Эй, Серый! Эх… - обиженно выкрикнул Сполох.
Как обычно и бывает на новом месте, охота у него в этот день не задалась. Он явился к Тьору пустым, правда, зато и не блуждал долго. Парень еще успел помочь великану погрузить на телегу дрова и увить их покрепче веревками. Но из головы у Сполоха все не шел мощный пес в густой серой шубе, который смотрел на него так разумно.
Дайк собирался посетить тиреса Сатваму. Они уже виделись, и Сатвама приглашал Сияющего к себе.
У входа во дворец Справедливого дежурили двое стражников. Они стояли перед дверью, опоясанные мечами. У других тиресов такого не было заведено.
Когда Дайк захотел пройти, один из стражей побежал доложить Сатваме, другой остался на месте. Вернувшись, воин сказал, что Сатвама болен, но просит гостя войти.
– Если Сияющий не обидится, что тирес лежит, - передал страж.
Сатвама полулежал на узком ложе, закусив губу, мрачный, с пожелтевшим лицом. Когда Дайк вошел, он приподнялся, чтобы сесть, и поморщился, закрыв мутные глаза.
– Головная боль, - сказал он почти беззвучно, чтобы не тратить усилий на голос.
– Садись куда-нибудь, тирес…
Дайк не стал садиться.
– Я позову Гвендис. Она, должно быть, сумеет тебя вылечить.
– Ты думаешь? Позови, - со слабой надеждой согласился измученный болезнью тирес.
Ходить было недалеко, Дайк скоро вернулся вместе с Гвендис и отошел к очагу, чтобы не мешать ей осматривать больного. Гвендис положила на лавку мешочек со склянками и мазями, который прихватила с собой, и наклонилась над Сатвамой. Она сразу заметила нездоровую желтизну кожи.
– Позволь?
– мягко спросила она, и осторожно оттянув нижнее веко, посмотрела на белок глаза.
– Такое с тобой не первый раз?
– И, думаю, не последний, - ответил Сатвама сквозь зубы.
– Ты не замечал, тирес: когда во время болезни ты ешь что-то сладкое…
– Оно кажется мне горьким на вкус, - не дожидаясь вопроса, закончил Сатвама.
– Дварна распускает слухи, что это проклятье. Якобы извращение вкуса - кара свыше за мои извращенные толкования Свода.
– Какая гадость!
– возмутилась Гвендис.
– У тебя разлитие желчи. Это говорит о болезни печени, вот и все. Я приготовлю для тебя лекарства. А чтобы такого больше не повторялось, скажу, что ты должен есть и чего тебе нельзя.
Она дала Сатваме выпить настой от
– Твоя болезнь, тирес, - говорила она, - вызвана не только поражением внутренних органов. Ее усиливают волнение и гнев. Я вижу, что сама болезнь связана у тебя с тяжелым унынием…
– Еще с каким!
– в низком голосе Сатвамы зазвучали доверие и тепло.
– Если бы ты знала, утешительница… - он вздохнул; было видно, что помутившийся от боли взгляд тиреса начинает проясняться.
Гвендис придвинула к кровати больного низкую скамейку и села, расправив широкий подол платья. Сатвама потер ладонью мощный затылок - ему становилось лучше.
– Головная боль скоро совсем пройдет, - с участием говорила Гвендис, - но тебе не стоит перенапрягаться, тирес. Лучше полежать два-три дня… Скажи, кто за тобой ухаживает и для тебя готовит? Я должна поговорить с ними - научить, что делать во время твоей болезни.
Сатвама усмехнулся и устроился в постели полулежа, приподняв себя на крепких толстых руках. Гвендис поправила ему подушки.
– Потом, - отмахнулся Сатвама.
– Я рад, что вы с Сияющим пришли ко мне в гости. Вам подадут вина и закуски прямо сюда.
– Не нужно, - остановила Гвендис.
– Тебя будет раздражать запах пищи.
– Мы не голодны, тирес, - подтвердил Дайк.
– Я хотел поговорить с тобой о Сатре, но, наверное, сейчас не время…
– О Сатре?
– живо подхватил Сатвама.
– О том, что скоро мы все передохнем от грязи, нищеты, болезней? Тиресы грызутся, их приближенные переносят сплетни, бегают от одного господина к другому, подслушивают, подсматривают, поливают грязью за спиной, а в глаза льстят. Я не говорю про Одасу Мудрого, глупость и пустословие которого - настоящее украшение Сатры, - тирес язвительно рассмеялся.
– Или про Итвару - это ходячее недоразумение. Тесайя не хочет ничего менять, ему и так неплохо: он сытно ест, живет в свое удовольствие. Окружил себя восторженным сбродом. Понятно, Тесайя говорит только о Жертве, потому что приход Жертвы от него не зависит, вот ему и удобно болтать об этом. Дварна… - Сатвама с неприязнью передернул плечами.
– У него с языка не сходит мое имя как название для всех пороков. Если я скажу, что Сатра погибнет, Тесайя скажет, что надо любить Жертву и страдать от собственного несовершенства, а Дварна заявит, что надо любить его и по его слову броситься хоть в огонь. На этом все кончится. Сатре, может быть, еще помогло бы разумное управление: пусть и с трудом, и медленно, и не до прежней славы, но эту страну можно было восстановить. Но мы все тянем в разные стороны, и будем тянуть, пока не умрем. Придут дикие собаки из зарослей и доедят наши трупы… - мрачно заключил Сатвама.
– Можно спросить?
– нахмурился Дайк.
– Я слышал от Дварны, ты говоришь, будто многие небожители Сатры уже ничем не лучше людей, и таких надо уничтожить?
Сатвама с презрением поморщился:
– Дварна Твердый! Сплетник, хуже старухи-рабыни. Может, он искренне верит в то, что несет, не берусь судить. Не припомню, откуда он это взял… Должно быть, во время какой-нибудь проповеди я сгоряча сказал, что половина наших небожителей ничем не лучше людей и что их следовало бы истребить, как в древности. Сказал в смысле «да вы ничего не стоите!», а они обрадовались и напрямик приписали мне готовность так сделать. Ох, Сияющий… тут в Сатре очень большая разница между тем, что ты скажешь - и что от тебя услышат. Тебе тоже неплохо держать это на уме.