Вход со двора. Роман-воспоминание
Шрифт:
– Вчера до двух ночи читал «Целину». Удивительно увлекательное произведение. Очень жаль, что не прочел до конца. Кероп не дал… – Коля от огорчения сбивается с привычной лексики и добавляет: – Сука.
Это означает, что вчерашний вечер Коля провел в бильярдной, где гонял «американку» с местным авторитетом Керопом и в который раз ему проиграл…
«Малая земля» на нашем языке – это вход в центральный книжный магазин, над которым нависает огромная, до третьего этажа, обложка книги Брежнева «Малая земля».
Это было время, когда Леонид Ильич Брежнев стремительно захватил советский литературный плацдарм и его воспоминания
Около одной из них Коля меня и ждал. В его руках – здоровенная дерматиновая сумка, напоминающая экскаваторный ковш. Через несколько минут в соседнем гастрономе мы осторожно проникаем в крохотную комнатенку чуланного типа, которую до отказа заполняет дама, формами и внешностью очень напоминающая знаменитого штангиста-супертяжеловеса Василия Алексеева.
Коля привычно «обнюхивает» стены и потолок и только тогда тихо молвит:
– Мы от Григория Евсеевича… От Гриши, то есть!
Дама согласно кивает усатым лицом и вдруг зычно кричит в плотно прикрытую нами дверь:
– Дуся!
Входит Дуся, молодая деваха в грязном халате, габаритами поменьше, но с формами такой округлости и величины, что Коля чуть позже, втихаря подтолкнув, восторженно дышит мне в ухо:
– Вот это персик!
– Дусенька! – дама поводит усами, которые странновато смотрятся над ярко накрашенным ртом, и произносит сакраментальную фразу:
– Обслужите товарищей курочками!
…По длинной и мрачной лестнице мы спускаемся в глухой подвал, где стены до потолка заставлены штабелями ящиков с морожеными курами. Даже странно, что где-то рядом шумит и гудит центральная улица. Сюда, в подвал, выкопанный сотню лет назад краснодарским купцом Богарсуковым, не проникает не единый звук. Вот уж знали, как строить на века! Тусклые, пыльные лампочки выхватывают из темноты какие-то фрагменты, но и этого достаточно, чтобы понять, что продовольственные запасы нашего города внушительны и находятся в надежном месте. Дуся пробирается сквозь лабиринты штабелей куда-то в самую преисподнюю, где пронизывающий холод подчеркивает мрачную глубину подвала.
Я показываю Коле глазами на куриные когти, торчащие сквозь щели ящиков. Коля пренебрежительно морщится. Я уже знаю почему. Как-то он, набравшись в торговом институте знаний, долго объяснял мне, что битая птица делится на несколько сортов и самая никудышная, но зато самая распространенная – так называемые «цыплята вынужденные». Мое недоумение по этому поводу Коля рассеял, рассказав, что эти курочки (да и петушки тоже) были готовы по разным причинам (чаще всего от хронического недокорма) отойти в лучший мир, то есть сдохнуть. И в этот переходный момент их насильственно и быстро умерщвляют, потрошат и замораживают. На сковороде они потом называются цыплята-табака.
– Это, наверное, те, которых продают на улицах с лотков? – спрашиваю я, вспоминая, как иногда прямо в центре города торгуют сизо-синими существами с длиннющими ногами, переходящими через небольшое утолщение в шею, увенчанную головкой с закрытыми бусинками глаз и муками на приоткрытом клюве. Время от времени продавщица, обращаясь к очереди, просит помочь ей открыть очередной ящик. Добровольцы находятся почти сразу, поскольку им полагается поощрение: без очереди взять товар. Доброволец (чаще всего это какой-нибудь дюжий мужчина)
– Бей! – говорит продавщица, и мужик со всего маха лупит курами о тротуарный асфальт. От удара те разлетаются ледяными осколками в разные стороны, превращаясь из плотной массы в длинные ноги и шеи…
Но мы, однако, следуем мимо ящиков с «цыплятами вынужденными», пока не натыкаемся на некоего пещерного человека, одетого в ватные штаны и телогрейку.
– Тимофей! – говорит Дуся. – Принеси по четыре голландки.
Тимофей молча уходит и возвращается с большими увесистыми пакетами из серой бумаги. Коля услужливо подставляет свой «экскаваторный ковш», и Тимофей так же молча заталкивает туда пакеты. После этого Дуся выводит нас уже другим ходом…
Дома, развернув бумагу, я обнаружил четырех нарядных голландских бройлеров, с яркими наклейками на филейных местах, с толстенькими ножками, заботливо укутанными в серебристую фольгу. Беленькие, чистенькие куры просто неправдоподобных размеров. Теща моя от удивления всплескивает руками:
– Как же я ее, такую красавицу, в духовку буду сажать?
Что касается духовки, то наши отечественные цыплятки для кулинарных целей были куда более подходящи: их в духовку входило несколько. Ужаренные до хруста, они вполне умещались на тарелке, поджав под себя хрупкие крылышки, которые потом наш кот в мгновение ока сгрызал без остатка…
Наконец Коля получил то, что так долго вожделел – базу. Он сразу лозвонил мне и был счастлив, будто английская королева отписала ему в вечное владение одну из индийских провинций, где жемчуга сгребают лопатой.
– Сейчас ты настоящий раджа! Или нет! – вскричал я, поздравляя друга с новым назначением. – Магараджа!
Честно говоря, радоваться было чему: Колю сделали начальником не какой-то отдельно стоящей базы (хотя и это было уже большой удачей), а целой системы баз, которые носили название лесоторговых. Тот, кто помнит те времена, наверняка знают, что лесоторговые базы – это был Клондайк в прямом смысле этого слова. Там было все: от шурупов до кирпича. Естественно, это «все» было далеко не для всех, поэтому ни перед кем так не снимали шляпу, как перед директором лесоторговой базы, а перед управляющим (а Коля стал именно краевым управляющим), шляпу не просто снимали, а снимали с глубоким поясным поклоном. В пространстве между шурупами и кирпичом умещалось огромное количество крайне необходимых в домашнем хозяйстве вещей. Но самым желаемым и недоступным был, конечно, унитаз.
О внедрении индивидуального унитаза в повседневный быт рядового советского человека можно говорить очень долго и много. Он появился в нашей жизни, когда Никита Сергеевич Хрущев начал массовое возведение Черемушек в разных городах страны, в том числе и на Кубани. Отдельная квартира предполагала и отдельный унитаз. До этого большинство граждан СССР сидело в позе орла в тесном дощатом сооружении, именуемом в просторечье сортиром. Я до сих пор помню наш первый унитаз в коммунальной квартире на улице Клубной, этакое мощное сооружение, словно вырубленное из скалы, с громадной чугунной крышкой над головой, которая норовила всякий раз съехать и упасть, когда дергали за цепь, с помощью цепи водяной поток со свирепым клокотанием и звуками прорвавшейся плотины устремлялся вниз. Рев этот можно было слышать даже через подъезд.