Виа Долороза
Шрифт:
– Один из ваших товарищей перед началом концерта здесь, – вдруг сказал Игорь гулко и ткнул в пол сцены перед собой, – ударил моего друга, который прилетел сюда специально, чтобы организовывать мои гастроли… Я хотел бы, чтобы этот человек вышел сюда и извинился… Сейчас! Немедленно! – последние его слова прозвучали резко, как удар бичом.
Он обвел внимательным взглядом пространство перед сценой, выискивая глазами парня с татуировкой, но небритого нигде не было видно… По рядам прошел ропот. Зал заколыхался и пошел неровными волнами – рокеры стали оглядываться. Игорь терпеливо ждал.
– Жаль! – произнес он, наконец, поняв, что извиняться никто не будет. – Жаль… А я-то подумал этот ваш товарищ посильней будет… Ладно! Всё! Спасибо!
После концерта музыканты вернулись в гостиницу, что была расположена рядом с ДК – длинная серая коробка с однообразными клетушками номеров. Сменив концертный костюм на старые затасканные джинсы и потертый свитер, Игорь зашел в номер к Аркадию. Аркадий стоял у платяного шкафа и рассматривал свое несимметричное отражение в зеркале.
– Ну и рожа! – уныло произнес он. Отойдя от зеркала, он уселся на неразобранную кровать и прикрыл подбитый глаз ладонью. Игорь порылся в кармане, вытащив из потертых джинсов медный пятак и протянул его Аркадию.
– На! Приложи… Фингал поменьше будет…
Аркадий взял монету и приложил ее к начавшей отчетливо проступать синюшней гематоме. Прищурив глаз, спросил с сарказмом:
– Слушай-ка, объясни мне, чего тебя вдруг в Сибирь потянуло?
Игорь уселся на единственный в номере стул и устало провел ладонью по лицу.
– Да лет пять назад выступал от я Сыктывкарской филармонии… Старые завязки остались…
Аркадий неторопливо перевернул пятак, приложил его ненагретой стороной к ярко тлеющему вокруг глаза синяку.
– А с филармонией у тебя что?
Игорь горько усмехнулся, вспоминая, видно, что-то давнее и не слишком приятное.
– С филармонией? Был там в то время директором Слесарев такой… Вызвал он меня как-то к себе и говорит: "По какому праву вы поёте свои песни? Вы, – говорит, – не входите ни в Союз композиторов, ни в Союз писателей! Где ваши регалии и дипломы? Запрещаю вам исполнять ваши песни, они антинародные! Понятно?" Я, конечно, не выдержал и высказал все, что о нем думаю… А потом написал заявление об уходе… Вот так и закончилась моя работа в филармонии… Я ведь большинство своих песен давно написал, исполнять только не давали, – добавил доверительно. – Не верили, представляешь, Аркаш? Не верили, что один человек может писать тексты, музыку и аранжировку, да потом их ещё и исполнять, – Игорь подавленно замолчал, видимо, снова переживая давнюю несправедливость, потом, немного отойдя от старых переживаний, спросил:
– Ну, а ты как в свою "эстрадную мафию" попал?
– Как, как? – Аркадий флегматично пожал плечами. – Я ведь еврей, старик, а евреи народ пронырливый… А на эстраде все как раз и решают связи – кто-то кому-то в чем-то помогает, кто-то что-то для кого-то там делает… Мне показалось это тем, чем можно заниматься… Интересно… Кстати, знаешь, чем сильны евреи? Тем, что они всегда помогали друг другу…. У евреев ведь почти две тысячи лет не было родины… Мы ведь народ изгоев и очень долго мы не были связаны такими понятиями родины, какие, например, всегда были у русских – березка там, василёк в поле, церквушка на пригорке. Для нас родина – это вера, культура, традиции и язык… И, если б мы не держались друг друга, если б не помогали – давно бы исчезли, вымерли как филистимяне, ханане или другие ветхозаветные народы… Вот так вот…
Он подошел к умывальнику, долго умывал лицо холодной водой, потом громко высморкался. Вытерся мягким, привезенным с собой полотенцем и снова уселся на кровать. Спросил тоскливо:
– Слушай-ка у тебя ещё пятака нет? А лучше рубля металлического?
Игорь достал из джинсов свой старый потертый кошелек, открыл, заглянул, но ничего подходящего не обнаружил.
– Нет… У меня нет… Можно у ребят попросить…
– Ладно, не надо…
Аркадий, чтобы больше не видеть свою не слишком симпатичную физиономию, в сердцах скрипнул створкой
– Нет… Я, конечно, тоже не совсем профан в музыке, – словно оправдываясь, произнес он. – В свое время даже на фортепиано занимался и на сольфеджио ходил… Но это все так… Развития не получило… А ты сам-то давно выступать начал?
Игорь равнодушно посмотрел на мутные сумерки за окном.
– До армии еще… Я тогда "идейным" был. Такой "пай-мальчик"! Мама, помню, пробовала мне мозги вправлять… Безуспешно… Они ведь с отцом в лагере познакомились…
– В лагере? В каком лагере? – то ли не понял, то ли не поверил Резман.
– Не в пионерском же, – горько усмехнулся Игорь. – Они у меня были политзеками… Ещё при Сталине… Я в детстве чуть от обиды из дома не убегал…. "Мама, – говорю, – если ты еще раз что-нибудь плохое о Брежневе скажешь – убегу из дома…" Да… На полном серьезе! – и он засмеялся каким-то клокочущим, нервным смехом. – Такой вот был ретивый комсомолец…
– А до переосмысления как дошел? – Аркадий осторожно принялся массировать пальцами пространство вокруг глаза.
– Началось всё в армии… Армия – она ведь модель страны в миниатюре… Только в гротескном исполнении… Пока два года строем по плацу маршировал начал задумываться… А после армии поехал подрабатывать в Сочи, по ресторанам… Там и увидел, где и для кого у нас коммунизм построен! Нагляделся по самое не хочу… А окончательным аккордом моего осмысления стало участие в конкурсе в Сочи… В Сочах тогда ежегодно конкурс молодых исполнителей проводился… Решил я песню для этого конкурса подготовить… Артистов нашел, ансамбль организовал. Все чин чинарем… Все деньги, что по ресторанам за лето заработал, в это дело вбухал… В общем прошел я на этот конкурс… И песня всем моя понравилась… Но только на заключительном этапе меня срезали! Причем подленько так… Песня моя по мнению жюри, оказывается, была "недостаточно социально-актуальной"! А? Как тебе формулировочка? А на самом-то деле там просто всё было распределено заранее… Но я – наивный дурак, тогда об этом ничего не знал… Потом уже, после того, как мне все объяснили, начал думать, анализировать, читать и историей интересоваться… Ленина всего перечитал… И знаешь… С удивлением понял, какими мы до революции были и каким дерьмом нас сделали. И когда я на сто процентов это осознал, понял, что наш народ забитый и затюканный, надо будить, будить во что бы то не стало пока ещё не поздно…
Резман перестал массировать глаз и с удивлением посмотрел на Игоря, – тот словно неожиданно открылся ему совсем с другой стороны…Игорь сидел на стуле сильно ссутулившись, положив на колени тонкие, мускулистые руки с рельефно выступающими на них темными прожилками вен, глядел устало, – глаза не молодые совсем, не тридцатилетние… "Подранок", – почему-то подумал про себя Аркадий.
– Ну, старик! – сказал он небрежно. – Сейчас-то кого будить? Сейчас уже все разбужены давно! Уже можно говорить обо всем, что угодно и где угодно… Перестройка… О коммунистическом выборе уже вообще никто не вспоминает…
– Да? – Игорь иронично вскинул на Аркадия глаза и в них опять полыхнул знакомый упрямый огонек. – А чего ж ты мне литы тогда через задний проход доставал?
– Ну-у! – растерялся Аркадий. – Это уже так… Остатки!
Он взял подушку с подголовья кровати, подложил ее себе под спину и удобно облокотился на стену.
– Остатки, говоришь? И от коммунистического выбора отказались? – едко произнес Игорь. – А открой-ка любую газету, Аркаш, любой журнал… Везде либо крупно, либо мелко: "Пролетарии всех стран соединяйтесь!" Это что такое? Зачем и против кого надо объединяться? Опять ради мировой революции? А ты говоришь – "остатки"! Кстати… Ты не задумывался никогда, что это за класс такой особый, что должен объединяться только он? Так я тебе подскажу… Самый низкообразованный и самый низкоинтеллектуальный… Им управлять легко…