Вид с больничной койки
Шрифт:
— Как я понял, врачи способны корректировать — в нужном направлении! — генетическую схему индивидуума.
— Абсолютно верно.
БОРЬБА ЗА ЖИЗНЬ
Отбив на столе средним и указательным пальцами какой-то замысловатый хип-хоп, мой участковый проговорил с растяжкой:
— Не желаете ли обследоваться в Кардиологическом центре, у Чазова?
На вопрос я ответил вопросом:
— А разве такое реально?
— В этом году как раз юбилей вашего инфаркта.
— Как же я забыл… Действительно, случилось это в ноябре.
— Мне
Это был сюрприз, нежданный подарок. Таким образом я переступил порог института имени Бакулева, и снаружи, и изнутри являвший оный вид дворца халифа Гаруна аль Рашида. Впрочем, человек ко всему ведь привыкает, со многим свыкается.
Поместили меня в смежный блок на двоих. Более вместительные палаты и проектом не были предусмотрены. Кормежка, правда, обычная, типичная больничная. В холле стоял небольшой телевизор, но к нему мало кто тянулся… Зато постельное белье было, на удивление, классное, льняное.
На четвертый день лечащий врач, сибирячка Зоя Бланкова остановила в процедурной, шепнула на ухо:
— Сегодня к вам нагрянет сам Юрий Никитич. Ждите.
Наверное, у меня челюсть отвисла. Зоя успокоила:
— Ничего страшного, он хороший.
Сижу. Жду. После двенадцати дверь широко распахнулась. Вошли трое. Вмиг в палате тесно стало.
Приказали раздеться. Процедуру эту я исполнил с некоторой даже поспешностью. На шее остался нательный крестик.
— Это тоже стать? — спросил я академика.
— Не надо. Мы же с Богом не спорим, — сказано было на полном серьезе.
Я почувствовал на своей хилой груди холодок фонендоскопа.
Следом началось великое таинство… погружение жреца Гиппократа в сокровенные глубины человеческого организма. Казалось, доктор в обыкновенном белом халате лишь материально присутствовал здесь, в этих стенах, — душа же его блуждала в неких неведомых сферах.
Существует в своем роде выспреннее выражение: «Маэстро весь обратился в слух». Словосочетание это впервые услышал я в юности, живя в Молдавии. Помнится, в ту пору обретал и Кишиневе старый еврей, Исаак Файбисович. Существовал он благодаря тому, что приводил в чувства расстроенные клавишные инструменты. Проще говоря, это был настройщик роялей. В молодости же величался неподражаемым тапером: играл на белом рояле в частном кинотеатре «Карамболина». Фильмы тогда всех сводили с ума. В зал же, что находился на улице Бендерской, после десяти вечера приходили меломаны… Не ленты смотреть — слушать по ходу кинодействта игру Изи.
Потом была война. Файбисович немного воевал, был дважды контужен. Короче, получил ранение левой кисти. Пытался было одной рукой бренчать в одном подвальчике на цимбалах (за что имел кличку Цымбаларь), но вскоре понял, что это дело не для него. Вот так, не имевший себе равных кишиневский тапер поменял профессию: стал заурядным настройщиком «пиано», ходил по вызовам кишиневских любителей музыки. Кто-то назвал его «клавишным доктором» — Файбисович не обижался. Тем более что с некоторых пор (тут у легенды появился еще один завиток) Изя Файбисович стал появляться «на публике» с черным футляром из натуральной крокодиловой кожи. Внутри находилась черного же
В первую же секунду Изе бросилась в глаза эта удивительная вещь. Хозяин ее все понял без слов. Вместо гонорара отдал он футляр со стетоскопом маэстро, с которым тот уже не расставался. Эбонитовой трубочкой он прослушивал все нутро заболевшего музыкального инструмента — только потом по мере надобности брал в руки пассатижи, отвертку, гаечный ключик или что-то другое.
Всякий раз это действо напоминало хорошо разыгранный спектакль. Файбисович превращался в сказочного мага; он чародействовал, казалось, добирался до ФИБР ДУШИ занемогшего «пациента», возвращая ему здоровье, а то и жизнь.
Слух о чудесном исцелителе клавишников быстро распространился по молдавской столице. Маэстро взяли в штат филармонии, за ним закрепили персональное авто. Изя Файбисович собственноручно привел инструмент «в порядок» для самого Святослава Рихтера, когда тот сделал короткую остановку в Кишиневе по пути на гастроли в Вену.
Да, бывали времена, а теперь моменты!
И вот наяву, много-много лет спустя в палате Кардиологического центра мне представилось, будто вижу перед собой… маэстро, но уже от медицины. Только вместо черной эбонитовой трубочки в его руках был блестящий фонендоскоп. Отпрянув от груди, шеф кардиологии схожие манипуляции проделал со стороны спины.
Пауза, тишина… Закончив действо, профессор Беленков, как бы размышляя вслух, проговорил:
— От инфаркта и рубца не осталось. Вижу, была честная, штучная работа.
Тут голос подала доктор Бланкова:
— Юрий Никитич, значит, вопрос об ангиопластике пока возбуждать не стоит?
— Пока нет острой необходимости.
То был диагноз академика, который на этом уровне обсуждению не подлежал.
Беленков дружески положил свою руку на мое левое плечо.
— Спасибо, доктор.
— Не за что, — прозвучало в ответ.
На третий день Зоя Николаевна выдала выписной эпикриз, на трех листах, мелкого компьютерного набора.
— В случае чего примем вас вне очереди… Вы представляете для нас клинический интерес.
В словах врача чувствовалась отнюдь не пустая формальность. На следующий день пешком поднялся двумя этажами выше.
Приемная Беленкова оказалась пуста. Дверь кабинета была приоткрыта.
— Не помешаю?
— А-а-а, заходите, — хозяин кабинета оторвался от ноутбука. Я рубанул, что называется, сплеча:
— Юрий Никитич, есть идейка… Почему бы академику не поговорить с глазу на глаз со своим пациентом.
— О чем?
— О жизни. О медицине. О нашем времени. О человеческой душе, между прочим.
Долгая пауза. Зазвонил телефон. Похоже, с кем-то был трудный разговор. Наконец трубку положил на аппарат. Откинувшись на высокую спинку кресла, академик какое-то время пребывал в задумчивости. Но вот, глянув мне прямо в глаза, сказал:
— А для чего?
От неожиданности я растерялся. Пока собирался с мыслями, вновь тот же вопрос: