Вид с больничной койки
Шрифт:
Больничная палата, тем более в отделении гинекологии, — особый мир. Тут все обнажено и обострено до крайности. Нет ни секретов, ни запретных тем… Конечно, больше всего достается мужикам. Нашего брата костерят и матерят напропалую, разбирают по косточкам. С искусанных до крови губ часто срываются безумные клятвы, заверения: «Я теперь его, гада ползучего, и на пушечный выстрел к себе не подпущу!». Тут можно услышать душераздирающие истории и житейские анекдоты (без купюр и пропусков горячих слов), от коих ахнула б любая мужицкая компания у рыбацкого костра или
Серафима желала предостеречь малолетку от грядущих болестей и горестей. От общих рассуждений переключилась на частности, черпая оные из опыта собственного и жизни близких людей.
— Бабская внутренняя политика, — говорила она горячась, — заключается не только в том, чтобы подольше продлить природную свою красоту, а и уберечь себя от мрази, от грязи. Крестная меня, помню, поучала: кабы бабы с грязью не боролись, мир давно погряз бы в скверне. И первая же от грязи погибла б наша сестра… Вот и смекай, девушка, что оно и к чему.
Минуту-другую Серафима молчала. Вдруг приподнялась, опершись на локоть, заговорила жарким шепотом:
— До пятнадцати лет я в деревне у бабушки жила, в колхозе. Это была народная сказка, время весело проводили. Между прочим, с озорства на кругу, помню, такую частушечку пели:
И пыль на траве, И туман на траве… Кто с ребятами гуляет, Не хватает в голове.С языка послушницы сорвался заковыристый вопрос:
— Все так чудно, так складно вы расписываете… Сами же по жизни часто ошибались! — Сказала — и испугалась наглости.
Серафима виду не подала на эту реплику.
— Слабые мы очень. А мужик хитер и нахрапист. К тому ж великий притворщик. Жалостью нас обезоруживает. Да и мы тоже хороши! Даем повод. Сами завлекаем. Кокетничаем… бессознательно.
Снова к фляжке потянулись. Клацнуло стекло об стекло. Марина первая взяла стопочку. Только поднесла к губам — рука дрогнула. С другого конца коридора донесся нарастающий шум, дребезжанье, грохот. Будто по булыжной мостовой обезумевшие кони несли вразнос груженные стеклотарой дроги.
— Тяжелую повезли, с сильным кровотечением. Прямиком в операционную. Уж я-то знаю, — чуть слышно молвила Серафима.
В подтверждение ее слов колесные носилки остановились возле грузового лифта. Он пополз вверх тяжко, со скрежетом. Потом больничное пространство опять окутала обманчивая тишина.
Какое-то время Марина лежала, не шелохнувшись, вперив взгляд в потолок, в одну точку. На душе было тревожно и тягостно.
— Давай еще по сорок капель, — с кривой усмешкою обронила она. Просьба была моментально исполнена, даже с избытком.
— Ты этим, однако, девушка не увлекайся, — изрекла наставница. И для пущей убедительности пригрозила пальцем.
На следующий день Марину вызвали в хирургию. В отдельном кабинете
Медсестра, сделав необходимые приготовления, бесшумно удалилась. Марине почудилось, что она попала в западню: сжалась в комок. Готова была сорваться с кресла и бежать в палату.
— Ну вот, теперь ваша розочка в полном порядке, — игриво молвил профессор, освобождаясь от резиновых перчаток. — После продолжительной паузы прибавил: — Пусть этот горький случай пойдет вам впрок. Ну а если что — звоните.
И вручил пациентке изящную визитную карточку.
В проеме дверей палаты увидела Олега.
— Откуда ты взялся?
— С улицы.
— Как узнал, что я здесь?
— Секрет. Пошли в уголочке посидим.
— Меня уже на волю выпустили… И вообще…
Разговор получался натянутый, фальшивый.
— Я тебя на выходе подожду.
Быстро-быстро Марина собрала барахлишко. Расцеловалась с Серафимой, попрощалась с сопалатницами. Всплакнули малость. Дали друг другу слово при первой же возможности встретиться… на воле.
— Это кто — хахаль твой? — спросила Серафима.
— Бывший, — через силу произнесла подопечная, изобразив на лице улыбку итальянской киноактрисы Мазины.
— Чао, бомбина.
Олег стоял в вестибюле. Имел вид побитого кобеля. При этом, однако, хорохорился.
— Поехали быстрей домой, — опередил он все ее вопросы и намереваясь взять из ее рук туго набитый пакет с рекламой пепси-колы.
Она ловко отвела ношу в сторону. Ответила с вызовом:
— У нас женское общежитие.
— Я имел в виду нашу квартиру.
— Милый, то твой дом. Проводи мета до троллейбуса. Только не обижайся. — И добровольно отдала свой пакет.
Шли неторопливым, прогулочным шагом. Олег, видимо, освоился со своим положением, держал спутницу под руку. При этом с удовольствием рассказывал о своих успехах на факультете. Его курсовую работу выдвинули на премию ЦК ВЛКСМ. К тому ж какое-то НПО из Перми готово заключить со студентом договор о промышленной разработке его способа передачи голографического изображения на сверхдальнее расстояние. Заведующий кафедрой просится в соавторы.
— Поимей это в виду, — проговорил он с гордостью, не заметив при этом под ногами вывороченный кусок асфальта. Кабы не Марина, шлепнулся б лицом в грязь.
Дальше вообще не было пути: тротуар вспороли связисты. Пришлось идти кривой тропинкой. Попали в лабиринт из сараюшек и гаражных ракушек.
— У меня сил больше нет, — взмолилась Марина. — Где бы присесть? Немного погодя в проулок въехал старенький «Москвич» и притормозил у ворот одного из гаражей. Водитель остался в машине, его спутница наперерез направилась к заблудшей паре.