Вид с больничной койки
Шрифт:
Каждый пайщик, согласно уставу, получил персональную членскую книжку, где ежегодно (по итогам работы) корректировалась величина пая в денежном выражении. Сумма росла… Таким образом как бы обеспечивалась гласность хозяйственной деятельности, заодно и персональная подотчетность всех руководителей, от и до. Вот только те книжки в руках никто еще не держал… Вскоре ближнее начальство объявило (а местная пресса попугайски провякала!), будто бы имела место ошибочка неких очень загадочных персон… На самом же деле то был на компьютерах рассчитанный воровской ход. Теперь уже и ежам понятно: перестройка
В этой словесной мешанине, несмотря на ее наивную абсурдность, была заключена своего рода кондовая правда. Причем логики в ней было больше, чем в гнусных мемуарах стратегов и тактиков кошмарной перестройки.
Если в крупных городах народное хозяйство разваливали плавно, по лекальным схемам, в аграрном секторе творился погром и разбой. В девяносто четвертом году сельским трудовым коллективам вообще перекрыли кислород: перестали выдавать мизерную зарплату. Пообещав всем и каждому — твердо, плотно, однозначно! — вскоре вер путь долги с лихвой, с просроченными процентами. (Вот тут-то у селян и потекли слюнки, как заметила совхозница Нюся.) Но то была бесстыжая и наглая СУЛИХА. В действительности же — круглосуточно — шла на всех уровнях бесшабашная растащиловка основных и прочих фондов в недавнем прошлом народного хозяйства. А черный нал от реализации свежей сельхозпродукции, минуя банковские счета, оседал в бездонных карманах управленцев и их ненасытной челяди.
Это был неслыханный со дня сотворения мира дерзкий развал, наглейший грабеж.
Шумилова ушам своим не верила: то же самое у них и на «Шарике» творилось. А за разбоем наблюдала консалтинговая фирма, корректировала, как говорят артиллеристы, огонь при потворстве дирекции и с согласия заводского профкома.
— За десять лет, что существует наше, прости господи, АОЗТ, нам ни единого раза не плотили еще… алименты, — подвела черту под своим отчетом селянка.
— Какие там еще алименты? — удивилась Марина Петровна.
— Ой, я хотела сказать… ди-ви-денды, — поправилась егоза и прыснула в кулачок. Затем уже вполне серьезно прибавила: — Да и алименты от бывшего муженька на дитя не получала.
— Ну, это уж особая статья.
— Да это так, к слову… По части ж выдач людям на земельные паи расклад такой. Выдают по два мешка пшеницы прямо из-под комбайна, вперемешку с сором, сырую. Особо отличившимся в прошлом колхозникам-ударникам привозят во двор тележку коровьего говна… Ну к тому индивидуально имеем даровые грибочки из лесу.
— Не густо, однако.
— Зарплата наша и компенсация за паи уходят вроде б на погашения прежних долгов разным организациям и лицам… Наподобие того, как наши государственные деятели возвращают старые займы в международные банки. Недавно по радио слышала, что Россия не рассчиталась еще по старым счетам Наполеона Бонапарта… Вон оно что! Потому нашим бабам и мужикам терпеть еще да терпеть. Многие уже и не выдержали, переселились на тот свет… А тут откуда ни возьмись бунтарь-одиночка объявился. Бывалый человек, много кой-чего в жизни повидавший. Короче, мужика зло взяло, накатал он иск в районный суд. И что вы думаете.
Шумилова подумала: селяне, однако, не так уж просты, как горожанам кажется… Терпение — признак великой внутренней силы, как у стальной пружины из ванадиевого сплава. Рано или поздно распрямится — и вдарит!
Следом догадка явилась: «Коноводом тут у них кабы не Аркадий ли?».
— Дак айда за грибками-то? — сказала бойко Аннушка.
— Спасибо. Домой пора.
— Вы будете из Голицыно?
— Из Москвы.
— Понимаю. Профсоюзница, значит.
— Что вы, что вы! Я такая же, как и вы, только заводская.
— Отдыхаете, дачница?
— Опять не то… Кошечку свою ищу. Сбежала проказница.
— Да у нас этой твари — батальон. Выбирай любую, даже копейки не взыщем.
— Чужая мне не нужна, — ответила Марина Петровна, подымаясь со скамеечки. Вдруг почувствовала, что ее кинуло в жар и окатила с ног до головы гулкая пустота. Видимо, немощь отразилась на лице.
— Да не переживайте, — засуетилась животноводка, одновременно тараторя, как сорока. — Слушайте сюда. К нам одна мурка забрела, не иначе как из хорошего дома. Вся из себя. В бытовке ее поселили. Да вдруг наша красавица тройню принесла, сама же вскоре исчезла. Два варианта: либо дачникам приглянулась, либо псы растерзали. Они у нас ровно аспиды, весною пацаненка до смерти загрызли.
Марина Петровна вновь опустилась на край скамейки. Подумала: «Сейчас бы снотворное принять и забыться». Вслух молвила:
— Добрая душа, как же ваше-то имячко?
— По паспорту Анна, а кличут все Алисою.
Марина Петровна опешила. Не знала, что делать: смеяться или сердиться?
— Вы меня разыгрываете? Вам уже кто-то доложил, да? — Вдруг осеклась и виноватым голосом сказала: — Нервы уже ни к черту не годятся, как мочало. Три часа назад из Омска прилетела.
— С приездом вас.
— Спасибо.
— А пошли-ка я вам от той кошечки котяток покажу.
Переступили порог из мягкой подстилки, вошли внутрь длиннющего помещения, похожего на цех крупногабаритных подшипников. Будто эти объекты один и тот же архитектор проектировал.
— Где же ваши буренки-рекордистки? — полюбопытствовала заводчанка.
— Тама, — ответствовала совхозница, двинув ладошкой сначала влево, потом почему-то вправо.
Миновали, похоже, машинное отделение. По стальным рифленым ступенькам взобрались на второй этаж. У входа с табличкой «Посторонним вход воспрещен» остановились. Алиса ногой несильно толкнула дверь, та со скрипом распахнулась.
Судя по всему, тут размещалась лаборатория. Никелем и лаком сверкали приборы непонятного назначения. Было много стекла. Бросился в глаза изящный микроскоп, прикрытый нечистой марлевой накидкой. Кроме грязи было множество мух. Они облепили оконные переплеты, жужжали в паутине, нагло ползали по стенам и столам, норовили сесть на лицо.
— Нет на вас, паразитов, красного… субботника, — беззлобно молвила вожатая и в добавленье пригрозила пальцем.
Из-за ширмы раздался веселый голосок: