Виконт де Бражелон, или Десять лет спустя. Часть шестая
Шрифт:
Все произошедшее в душе Фуке осталось незамеченным присутствовавшими. Прошло пять минут – пять веков, и оба короля и члены их семейства немного перевели дух.
Д’Артаньян, прислонившись к стене напротив Фуке, вглядывался перед собой и недоумевал. Он не мог сказать сразу, почему он усомнился, но он знал, что прав в своих сомнениях и что эта встреча двух Людовиков XIV объясняет все то, что было так подозрительно ему последние дни в поведении Арамиса.
Вдруг Людовик XIV, более нетерпеливый и привыкший повелевать, бросился к ставням
– Матушка, неужели вы не узнаете вашего сына лишь потому, что никто здесь не узнает своего короля?
Анна Австрийская вздрогнула и подняла руки к небу, не в силах произнести ни единого слова.
– Матушка, – тихо сказал Филипп, – вы не узнаете вашего сына?
На этот раз отступил Людовик.
А королева, пораженная в сердце раскаянием, вдруг зашаталась и со слабым стоном упала в кресло. Никто не помог ей, все стояли, оцепенев.
Людовик не мог дольше выносить это зрелище и это оскорбление. Он бросился к д’Артаньяну, который стоял у двери, прислонившись к косяку.
– Ко мне, мушкетер! – крикнул король. – Посмотрите нам обоим прямо в лицо и скажите: кто из нас бледнее?
Этот крик словно разбудил д’Артаньяна, и он повиновался. Он встряхнул головой и теперь уже без колебаний подошел к Филиппу, положил ему руку на плечо и сказал:
– Сударь, вы арестованы!
Филипп не двинулся с места, к которому словно прирос, а лишь не отрываясь глядел на своего брата-короля. В гордом молчании упрекал он его во всех своих прошедших несчастьях, во всех будущих пытках. Король не выдержал этой молчаливой пытки; он опустил глаза и быстро увлек младшего брата и невестку из комнаты, оставив мать, распростертую, без движения, в трех шагах от сына, которого она дала второй раз приговорить к смерти. Филипп подошел к Анне Австрийской и сказал ей нежным и взволнованным голосом:
– Если б я не был вашим сыном, я проклял бы вас, матушка, за то, что вы сделали меня таким несчастным.
Д’Артаньян почувствовал дрожь во всем теле. Он почтительно поклонился молодому принцу и сказал, не подымая головы:
– Простите меня, монсеньер, но я солдат и давал присягу на верность тому, кто только что вышел из этой комнаты.
– Благодарю вас, господин д’Артаньян. Но что с господином д’Эрбле?
– Он в безопасности, монсеньер, – сказал голос за ними, – и пока я жив и свободен, клянусь, ни один волос не падет с его головы.
– Господин Фуке! – сказал, грустно улыбаясь, принц.
– Простите меня, монсеньер, – сказал Фуке, опускаясь перед ним на колени. – Но тот, кто только что вышел отсюда, был моим гостем.
– Вот настоящие друзья и верные сердца, – прошептал со вздохом Филипп. – Они заставляют меня любить этот мир. Ступайте, господин д’Артаньян, я последую за вами.
В тот момент, когда капитан мушкетеров выходил, появился
Д’Артаньян прочел и в бешенстве смял его.
– Что там? – спросил принц.
– Прочтите, монсеньер, – отвечал мушкетер, подавая бумагу.
Филипп прочел следующие строки, наспех написанные рукой Людовика XIV:
«Приказ господину д’Артаньяну отвезти пленника на остров Святой Маргариты. Закрыть ему лицо железной маской, которую пленник не должен снимать под страхом смерти».
– Это справедливо, – сказал Филипп со смирением. – Я готов.
– Арамис был прав, – тихо сказал Фуке мушкетеру, – этот такой же настоящий король, как тот.
– Этот лучше, – отвечал д’Артаньян. – Но ему не хватает меня и вас.
VI
Портос думает, что скачет за титулом герцога
Арамис и Портос, пользуясь временем, подаренным им Фуке, неслись с такой быстротой, что делали немалую честь французской кавалерии. Портос не совсем понимал, ради какого поручения его заставляют развивать такую скорость, но так как он видел, что Арамис с бешенством пришпоривал коня, то и он погонял своего с яростью.
Таким образом, они скоро отъехали на двенадцать лье от Во; там они поменяли лошадей и устроили нечто вроде почтовых подстав. Во время этой остановки Портос решился деликатно расспросить Арамиса.
– Тихо! – отвечал Арамис. – Знайте только, что наше благополучие зависит от нашей скорости.
Портос ринулся вперед, как будто он был еще мушкетером 1626 года, без гроша в кармане.
– Меня сделают герцогом! – сказал он громко, хотя говорил сам с собой.
– Возможно, – отвечал улыбаясь Арамис. Лошадь Портоса обгоняла его, поэтому он услышал его слова.
Голова Арамиса горела. Деятельность тела не могла угнаться за деятельностью духа. Безудержный гнев, острая боль, смертельные угрозы – все это смешалось, корчилось и грохотало в душе прелата.
На лице его были заметны следы этой жестокой борьбы. Имея возможность на большой дороге отдаваться, по крайней мере, впечатлениям момента, Арамис сыпал проклятия при каждой ошибке коня, при каждой неровности дороги. Бледный, то обливаясь горячим потом, то холодея, он стегал лошадей и пришпоривал их до крови.
Портос стонал, видя это, хотя чувствительность и не была его главным недостатком. Так скакали они в течение восьми долгих часов, пока не добрались до Орлеана.
Было четыре часа дня. Арамис, проверив все свои дорожные впечатления, решил, что ничто не указывает на возможную погоню.
Было совершенно невозможно, чтобы отряд, способный захватить Портоса и его, имел бы достаточное количество подстав, чтобы пробежать сорок лье за восемь часов. Таким образом, даже допуская погоню, беглецы, по крайней мере, на пять часов опережали преследователей.