Виктор Вавич (Книга 1)
Шрифт:
– Иди!
Компаньонка зло резанула глазами по Саньке и повела хозяйку по ковру лестницы.
Мозуоли
САНЬКА выбежал из вестибюля - красный, ужаленный. Спешил скорей к Алешке. Официант сгружал посуду на поднос. Алешка поднялся навстречу Саньке.
– Идем, идем, - говорил Алешка, - или лучше я один пойду. Тут ведь шпиков тоже насажено. Здесь, понимаешь, не тронут, а дорогой. Ты иди...
– Нет, нет, вместе непременно. Ни за что, Алешенька, - говорил Санька, с жаром, с болью, чуть не плача. Алешка сверху глянул на него заботливо.
– Ну, пошли,
На улице уже дернуло первым морозцем, и лужи трещали и булькали под ногами. У Саньки было в кармане двадцать рублей - те, что он отложил: долг портному. Но теперь было важней всего забыть, залить рану.
– Гони прямо, - сказал он лихачу - одни лихачи и стояли глянцевым рядом вдоль освещенной панели.
Гордо зацокали подковы по мерзлым камням. Алешка оглядывался. Санька ерзал и жался к Подгорному.
– Сколько времени?
Было всего половина одиннадцатого.
– Куда-нибудь, куда хочешь, только бы выпить, выпить скорей, - просил Санька и ежился на морозном ветру, прятался за толстый зад кучера, он шаром вздувался перед носом седоков.
Они свернули в людную улицу, и Алешка дернул кучера за пояс:
– Стой!
Санька сунул трешку. Подгорный быстро шагал.
– Сейчас, сейчас.
– Он рядил простого ваньку, - Санька не знал таких улиц.
На извозчике, под треск колес, Санька говорил:
– Положила руки и качает, и глядит, понимаешь, так глядит, дрянь...
Алешка кивал головой. Он не все слышал, но не переспрашивал.
– Нет... Хорошая баба, - говорил Санька, ободрившись.
– Да знаешь ты: заведись скандал с полицией, с околоточными, меня, брат, в участке б и оставили, - сказал Подгорный в ухо Саньке.
– А не это, можно лихо было б этого офицюруса разыграть. Я ведь, знаешь, не отстану, раз уж такое дело...
– Да черт с ним... Не офицер меня... Э, все равно. Куда мы? Скорей бы!
Алешка привел Саньку в "Слон". "Слон" торговал до двенадцати. Была суббота, и не только в пьяном низу, но и во втором этаже было полно народа. Слободка пропивала получку.
Около тихой "музыки" сидело двое почтовых чиновников, и один, маленький и бледный, сидя на стуле, прислонился ухом к ее полированной стенке. Он обнял угол руками и, закрыв глаза, слушал. За шумом не слышно было тихих капель "музыки", и казалось - нелепо спит чиновничек, обнявши деревянный шкаф. Кудлатый дядя бил себя в грудь и в чем-то божился своему соседу, а тот тянул из кружки пиво и смеялся, глядя вбок.
Но и за другими столами шел всюду жаркий, до пота, разговор, спор, будто кто-то всем задал задачу, крепкую, путаную, и всякий наперебой тужился высказать, вытрясти наружу ее томящий смысл. Мелькали руки, кулаки стучали по столу - утверждали, требовали, и с треском стреляли по соседству бильярды, как беспокойная пальба.
Алешка огляделся. Ни одного свободного столика. Но он был тут свой и сразу нашел два пустых места у стола. За этим столом сидел солидный рабочий, в усах и с бородкой клинышком. Из-под пиджака выглядывала синяя рубаха с отложным воротником, со шнурочком-галстуком.
– Можно присесть?
– спросил Алешка. Рабочий с усмешкой глянул, секунду повременил и сказал с расстановкой:
– Покамест присядьте, тут двое еще в бильярдной, - он кивнул на дверь, - а придут...
– Ладно, мы пустим, - сказал Санька.
– Да уж придется, - рабочий снова усмехнулся и округлым жестом поднес кружку ко рту.
Саньке хотелось скорей войти в тот хмель, от которого он ждал, что разрешится боль, - как будто Мирская задрала кусок живой кожи и теперь надо или отодрать его прочь, или приклеить на место. Он жадно глотал пиво, как будто он бегом за версту прибежал сюда, в этот кабак. Рабочий поглядывал насмешливо; он был широкий, с широким лицом, и Саньке даже казалось, что он покачивается от напряженной важности. Санька допивал наспех третью бутылку. Алешка пошел потолкаться в бильярдную, и Санька остался один на один с рабочим. Саньку стало раздражать - с чего это такое презрительное величие: глядит иронически и молчит. Санька поглядел, куда б пересесть. Но сейчас же спохватился: "Ни за что! Подумает, что не выдержал, удрал. Надо спокойно. Спрошу что-нибудь. Просто".
У Саньки мутилось в душе от хмеля, от обиды. Он, глядя рабочему в глаза, сказал:
– Вы на заводе работаете?
– Да, работаем, - сказал, не спеша, рабочий, - не баклуши бьем.
– А кто же баклуши бьет?
– Санька нагнулся через стол.
– А те, кто не работает, - с расстановочкой ответил рабочий и солидно чмокнул из кружки пиво. Он все насмешливо глядел Саньке в глаза. Глаза говорили: "Эх, вы, свистунчики!"
– По-вашему, студенты не работают?
– спешил Санька.
– Нет? Иной студент бедней вашего. По урокам весь день легко, думаете, зарабатывать... и учиться?
– Как мы учились, так одни подзатыльники и зарабатывали, - и он назидательно помотал головой, - вот-с как! Три рубля зря не дадут. Мозуоли.
– И рабочий сунул через стол обе ладони к самому носу Саньки. Он подержал их так с минуту.
– Студент тоже, - начал Санька - ...вы ведь не знаете... В это время подошел молодой с кием в руке. Он налил себе в стакан пива и залпом выпил.
– Да-с, мозуоли, - сунул снова ладонь рабочий Саньке.
– Ты что, - спросил что был с кием, - форсишь или плачешься? Они тебе все одно не пособят.
– Он налил еще стакан.
– Дай ты мне еще двугривенный продулся, понимаешь? Да дай, что тебе - жалко? Я ж тебе в получку отдам... сколько за мной? Шесть гривен?
Но солидный глядел в стол и мотал головой.
– Черт с тобой, - сказал игрок.
– На кий, не играю, - он передал кий, и какая-то рука схватила, унесла. Он стал переворачивать себе в стакан остатки из бутылок.
Санька долил из своей.
– Чего ты человеку мозолями тыкал?
– заговорил игрок.
– Студент только и есть, кто за нашего брата. Тоже высылают, не надо лучше.
– Тебе пива налили, ты и пошел заливать, - сказал солидный.
– Да плевал я на все и на тебя вместе.