Виктор Вавич (Книга 1)
Шрифт:
Очень весело переливался в морозном крепком воздухе Израилев голос, и Таинька улыбалась. Глядела на полсть саней, как вспыхивал на ней снег на свету фонарей.
И вот веет уж за спиной легким облаком городской шум, и серьезно по новому снегу заскрипели, закрякали полозья Снежная, мутная темнота потекла по сторонам. Израиль двинулся и крепко взял Таю за талию.
– Не боишься, что везешь жуликов? А, извозчик?
– Оно хорошо бы, коли жулики, я говорю, сами в тюрьму съехались. Э-ха!
– махнул извозчик на лошадь.
– Вам не холодно в бок?
–
– Израиль сказал с таким испугом, что обернулся извозчик.
– Ничего, мне тепло, очень хорошо, - говорила Таинька.
– Вдвоем только и греться, - сказал извозчик, задергал вожжами.
– Ты пусти, извозчик, пускай бежит, я тебе гривенник на чай.
– Ничего, ничего, поспеем, - шептала Тая. Израиль растирал крепко и не спеша Тайкин бок.
– Хорошее дело, в таком демисезоне. Что, нельзя взять на ватин немножко, - приговаривал Израиль.
Как уголья в поле, тлели вдали красные окна тюрьмы. Извозчик подхлестнул. Таиньку откинуло назад, но Израиль удержал и сейчас же сильней прижал к себе. И Таинька прислонилась на секунду, совсем без думы прильнула и закрыла в темноте глаза. И от всего мира заслонил ее Израиль этой рукой, что обняла и разлаписто держала и грела, - в драповом рукаве, в толстой вязаной перчатке. На одну, на одну секундочку прильнула Таинька, так хорошо, так покойно замерла. Израиль повернул свой котелок с острым клювом и глядел сверху из поднятого воротника. Одну секунду.
– А куда ж заезжать?
– обернулся извозчик.
– Туда, туда, - задохнувшись, крикнула Тая и наугад замахала ручкой в воздухе.
– К смотрителю, так вона, - извозчик ткнул кнутовищем в черноту.
– Вы бежите, я не смерз, - Израиль отстегнул полсть. Тая затопала замерзшими ножками к Груниной калитке и слышала, как Израиль весело сказал:
– Куришь, извозчик?
Она забыла, что бежит к Груне, она бежала - поскорей передохнуть от того, что было.
Тая дернула калитку, и крикнуло мерзлое железо, звонко хлопнула сзади щеколда. Еле видно было дорожку в белом, мутном снегу, и вдруг ярким квадратом распахнулась над крыльцом дверь, и большой черный Грунин силуэт в светлом квадрате.
– Кто, кто?
– пропела Груня с порога.
– Я!
– на бегу дохнула Тайка, и Груня в два шага слетела с крыльца, нащупала Тайку, схватила за руку и потащила. Спотыкались о ступеньки непослушные ноги, и вот уж в яркой кухне, и Груня целует жарким лицом Тайкины морозные щеки и давит так, что дыхание в груди спирает.
– Таинька! Душенька! Душенька! Таинька! Потом оттолкнула за плечи и смотрела мокрыми широкими глазами и дышала широко и жарко.
– Едем... к маме... велела скорей. Виктор велел, - говорила, срываясь, Тайка и улыбалась. И Груня видела, как шевелится счастье в зрачках.
– Скорей, скорей, ждут!
– толкнула Тайка Груню, чтоб не глядела в глаза. И Груня бросилась к шубе.
Груня обежала палисадник, бежала, подобрав шубу, лисью, мамину еще
– Передай отцу, скажи - в город...
– и целиной, через сугробы, широким махом поскакала к извозчику.
– Добрый вечер!
– Израиль с саней поднял котелок и протянул Груне руку.
– Будем знакомы. Что это? Побег с тюрьмы?
– Трое, куда же? Уговору не было, - бубнил извозчик, - это отсель только рубль издать взять.
– Ладно, рубль!
– говорила Груня, спешила залезть в сани. Она влезла, оттиснула Израиля на самый край, поймала Тайку, сгребла к себе на колени.
– Гони, два рубля!
– скомандовала Груня.
Лошадь дернула примерзшие сани. Тая сдавила Грунину руку, и Груня ответила тем же. Обе поняли: "Дома не говори".
Легкий ветер веял в спину, и казалось - тихо. Израиль держался за Грунину спину. Подвывали знобко полозья, и глухо топала лошадь. Топало сердце, жарко топало в Груниной груди. И Груня сильней прижимала Тайку: крепко, чтобы не выронить. Черным чертом торчал с боку Израиль - на отлете. Все молчали. Только нукал извозчик.
– А это знаете?
– вдруг весело сказал Израиль. Таинька обернулась. Груня жарко дохнула.
– А вот!
– сказал Израиль и набрал воздуху. Он засвистал в морозном воздухе.
– Оно идет немножко выше, в e-mol, так губой нельзя. Может, Бог губой это вытянет.
Минуту молчали.
– Еще!
– сказала Груня, переводя дух, и посмотрела на котелок - над поднятым воротником.
– А что еще?
– Израиль тер ухо свободной рукой.
– Это самое, - вместе сказали Груня с Тайкой. Израиль свистал верно, точно, свистал, как будто инструмент был у него в губах.
Сонный свет мутной шапкой стоял над городом. Брызнули из-за поворота огни. Теплый гул от улиц. Израиль оборвал свист.
– Смерз в ноги, страшное дело!
– Он соскочил с саней и побежал рядом.
– Стой, извозчик, - крикнул Израиль.
– Имеешь рубль.
– Он ткнул извозчику монету в мерзлую рукавицу и побежал на тротуар.
Тая кивала головой в платочке, Израиль снял котелок и похлопал им по руке на отлете, в воздухе, а волосы дыбом стояли на голове, как вторая шапка.
Тая глядела в колени и счастливо молчала. И все стоял в ушах, все дышал в груди мотив, и казалось, что не там едут, где едут, и не туда приедут.
– Не проехали мы? А?
– крикнула Груня, и Тая вздрогнула. Мимо их окон ехали, и красным светом чуть веяло от маминого окна.
Груня наспех совалась в кошелек.
– Беги, беги, - говорила Тайке.
Скрипнул снег, взвизгнула мерзлая калитка и звонко хлопнула за Таей. Не раздеваясь, мерзлыми пальцами звякала ламповым стеклом и слышала, как зашевелилась, заскрипела кровать под старухой. Рявкнул пес, взвизгнул видно, Груня кинула снегом, - и лампа, жмурясь, трещала, а Груня уже вмахнулась в комнату, и Тайка успела кивнуть на дверь. Как была, не скинув шубы, двинула морозная Груня и с широкого шага стала на колени у изголовья кровати.